«Новогодняя фантазия» (Беседа писателей о научно-фантастической литературе)

«Комсомольская правда». — 01.01.1964. — С. 3.

Читатель!

Уже отзвенели полуночные тосты, уже и танцевали, и пели, и даже дурачились. И хочется тихо посидеть где-нибудь и просто поговорить, помечтать, пофантазировать. О, это совсем не просто — фантазировать. Спроси об этом вот у тех четверых людей, которых ты... не приглашал в гости. Прости, мы в «Комсомольской правде» сделали это за тебя. И уверены, что ты не будешь на нас в обиде. Тем более, что вы наверняка заочно знакомы...

Вот эта девушка с золотыми волосами приехала к тебе из Баку. Это Валентина Журавлева, одна из самых молодых в мире писателей-фантастов. Улыбающийся черноглазый человек — ее старший собрат по перу — Георгий Гуревич. И его книги хорошо известны тебе. А вот этот подвижной молодой человек в очках — Станислав Лем, наш польский друг, автор «Астронавтов», «Магелланова Облака» и нескольких сборников фантастических рассказов. В глубине комнаты в кресле — грузный, какой-то весь большой человек с седыми усами и молодыми «задиристыми» глазами. Это Иван Антонович Ефремов, ученый и писатель, автор «Туманности Андромеды» и «Лезвия бритвы», признанный старейшина советских фантастов. Они беседуют между собой. Разговор, разумеется, профессиональный, как и полагается среди коллег. Но я думаю, что и нам с тобой, читатель, тоже интересно будет послушать. Придвинем наши стулья поближе...

— Сам не знаю, почему я стал фантастом, — говорит Лем. — Может быть, потому, что с детства любил читать фантастику... Попробовал написать роман — «Астронавты», получилось. А сейчас пишу по инерции...— Станислав улыбается.

— А я стал фантастом из-за нетерпения, — совсем серьезно говорит Ефремов. — Опередить ползущую (в отношении короткой человеческой жизни) науку, высказав то, что едва намечается в ней. Опередить и самую жизнь, сделав зримым то, что едва угадывается в будущем...

— Вы правы, Иван Антонович, — перебил его Гуревич. — Вероятно, я человек по натуре очень жадный. В детстве мне хотелось все пережить, все увидеть, все узнать, объять необъятное, вопреки Козьме Пруткову. Меня интересовали физика, химия, биология, география, история, литература, техника, философия, стихи и теория относительности. Я с одинаковым удовольствием читал о любви и спектрах звезд, о прошлом, настоящем... О будущем попадалось мало. Не нашел я десятитомной Истории Будущего — от нашего времени до Бесконечности. И вот решил, что этот пробел надо восполнить... А вы, Валя?

Журавлева ответила не сразу.

— Я — медик, — сказала наконец она, — а в медицине особенно остро переживаешь ограниченность возможностей сегодняшней науки. Если, например, сегодня нет какой-то машины, ее можно построить завтра, но если сегодня не существует нужного лекарства, то преждевременно гибнут люди. Все медики в глубине души — мечтатели. Ведь не случайно именно медики придумали когда-то прекрасную легенду о «философском» камне, способном излечивать любые болезни и давать бессмертие.

И еще. Я стала писать из-за чувства протеста, которое вызывала у меня распространившаяся одно время «приземленная» фантастика. Такие книги создавали впечатление, что и через 20, 50 и 100 лет, в общем, все останется почти без изменений. А я твердо убеждена, что коммунизм — это штормовая эпоха великих научно-технических переворотов...

Штормовая эпоха великих переворотов... Это здорово! Но ведь, согласись, читатель, каких бы высот ни достиг наш разум, люди не перестанут мечтать и фантазировать. Фантазия вечна. Значит, есть в ваших произведениях, дорогие гости, нечто, что навсегда останется фантастикой. Так?

— Нет ничего, — горячо возразила Валентина. — Я не знаю ни одной научно-фантастической идеи со времен Жюля Верна и до наших дней, которую ум и воля человека принципиально не могли бы осуществить.

— Конечно, ничего, — согласился Иван Антонович. — Я уверен, что в будущем люди совершат дела куда более захватывающие.

— Все будет, — подтвердил Гурееич, — управление погодой и усмирение землетрясений, и отмена старости, и оживление мертвых, если строение мозга их было записано, и сборка вещей и живых существ из атомов.

Вообще в фантастике не так трудно разобрать осуществимое и неосуществимое. Что не нужно людям, не осуществится, нужное, желанное будет сделано — рано или поздно.

— Правильно! — вскричал Станислав Лем. — Именно поэтому я не верю, чтобы на Венере была атомная война. Я писал об этом в смысле аллегории и уверен, что это навсегда останется фантастикой... А вот построить машину, которая бы была умнее человека, теоретически можно. Но это значит, что придется писать о машине, которая умнее меня самого. Это очень трудно, и я никак не могу за это взяться, хотя и хочется...

— А я в фантастике всегда «дерзал» писать о том, что мне хотелось, — возразил Гуревич. — Случалось, что редакторы не дерзали принять то, что я написал, — это бывало. Спор в таких случаях шел опять-таки о бесконечности. Я считал, что человек и наука смогут ВСЕ, мне возражали: «Должен же быть предел возможностей»...

Ефремов горячо поддержал Гуревича. Он даже встал из своего кресла и энергично рубанул ладонью воздух.

— Тише, тише, друзья! — улыбнулась Валентина Журавлева. — Стоит четырем писателям собраться вместе, как разговор непременно касается редакторов. Давайте уважать хозяев дома. Ведь хозяин тоже может оказаться редактором...

— Да, вы правы, — корректно согласился Лем. — А все-таки, Валя, о чем вы никогда не дерзали писать, даже когда вам это хотелось?

— О любви людей будущего, — ответила Журавлева.

Давай и мы, читатель, зададим один вопрос нашим гостям:

— Скажите, товарищи писатели, какую из ваших фантазий хотели бы вы увидеть осуществленной уже в этом, нынешнем 1964 году?

— Это серьезный вопрос, — задумчиво сказал Ефремов.

— В 1959 году в рассказе «Звездная соната» я писала о световых сигналах, обнаруженных в спектрограммах Проциона, — ответила Журавлева. — В ту пору мысль о возможности световых «переговоров» с инозвездной цивилизацией была чистейшей фантастикой. Но уже в 1961 году ученые впервые пришли к выводу, что оптические квантовые генераторы позволят устанавливать связь на межзвездные расстояния. Я очень хотела бы, чтобы в 1964 году были заново тщательно исследованы спектрограммы ближайших к нам звезд.

— Я тоже очень хотел бы, чтобы в новом году астрономы получили наконец какой-то сигнал — «телеграмму» из Вселенной, — присоединился к Журавлевой Станислав Лем. — Очень хочется быть свидетелем установления связи с разумными существами, населяющими другие планеты космического пространства. Смысл здесь, конечно, не в обмене поздравлениями. Очень важно, чтобы было доказано, что мы не одиноки.

— А я мечтаю о земном, — сказал Георгий Гуревич. — В свое время я писал о перспективах продления молодости. Хотелось бы, чтобы в 1964 году ученые биологи перестали растягивание дряхлости называть борьбой за долголетие и создали бы Институт Тысячелетней Юности. И есть еще одна, пожалуй, самая горячая мечта.

В повести «Под угрозой» я писал о мире в период разоружения — как раз, когда уничтожалось атомное оружие. Хотелось бы, чтобы эта фантазия осуществилась в 1964 году.

...Смотри, читатель, уже рассвело. Первое утро нового года подкралось совсем незаметно. А наши гости уже встали, собираются уходить, прощаются. Спасибо, что зашли! Приходите обязательно еще. Мы хотим чаще встречаться с вами в новом, 1964 году. Хорошо?

Я. Голованов.