«Палеонтологический журнал». 2002. Т. 36, № 2. С. 107—112.
Это не очерк жизни замечательного ученого — выдающегося палеозоолога, анатома и гистолога профессора А.П. Быстрова, не его биография — внука и сына священника, а значит, омраченная советскими требованиями к социальному стандарту личности, и, конечно, не опыт анализа его научного творчества, достойного специального исследования. Для меня Алексей Петрович, прежде всего, старший товарищ по кафедре и Палеонтологической лаборатории Ленинградского университета, с которым я имел счастье общаться в течение тринадцати лет, видеть в нем яркую интеллектуальную индивидуальность, ценить его литературно-художественную одаренность, не так уж часто проявляющуюся у профессиональных педагогов.
Родился он на самом исходе XIX века — 1/13 февраля 1899 г. (село Тарасово Рязанской губернии), а скончался 29 августа 1959 г. в Ленинграде, пережив за 60 лет все драматические события и российской провинции, и ее столиц. Из моих воспоминаний о нем почти целиком выпадают его ранние годы — детство, юность; как мне кажется, он не любил этой темы и явно отрицательно отзывался о деревне с ее живой природой. Пожалуй, я даже больше узнал об этом, как убежден, самом важном периоде жизни человека, в дни 100-летия А.П. Быстрова, которое отмечалось кафедрой палеонтологии уже Санкт-Петербургского университета и Палеонтологическим обществом 28 января 1999 г. Внутренняя жизнь Алексея Петровича, несомненно, была очень насыщенной всегда, но он не очень охотно впускал в нее посторонних. Не помню, были ли у нас беседы на религиозные темы, но я впервые узнал, что будучи убежденным атеистом, он любил духовную музыку и сам хорошо пел. Он смолоду отрабатывал свою речь, бережно относился к языку, любил его и знал, но, кажется, никогда не ходил в театр. Раннее пристрастие к точному знанию, возможно, находилось в известном противоречии с духом религиозных традиций дома.
Впервые я познакомился с профессором А.П. Быстровым на рубеже 1945/1946 годов, вскоре после прекращения им профессорской деятельности в Военно-морской медицинской академии (за 20-летнюю службу в армии он был награжден орденом Красного Знамени) и моего возвращения в Ленинградский университет, после 4-х летних экспедиционных геологических работ в Западном Китае, Казахстане и Средней Азии (1). Мы встретились как люди из разных миров: пристально и как бы испытующе вглядываясь в мое лицо, он почти сразу заговорил о 15 000 препарированных им черепов (конечно, человеческих), я же удивлял его географией своих путешествий и утвердительными ответами на вопросы о возможности судить о глубинном строении недр по геологической карте. Я знал, что Алексей Петрович, известный специалист по ископаемым позвоночным, считал, что в какой-то мере он и стратиграф, но не сразу понял истоки его удивления возможностями геологии реконструировать последовательности напластований. Похоже было, что он не вел полевых палеонтологических исследований, не участвовал, подобно своему другу, И.А. Ефремову, в раскопках, а остатки ископаемых получал для изучения уже геохронологически датированными.
Такой тип палеонтологов (особенно в области изучения позвоночных — с их редкими местонахождениями) в мире давно сложился, но в университете Быстров оказался среди палеонтологов, пришедших в сферу этой науки из геологии. Это было большой удачей для последних, так как Алексей Петрович имел медико-биологическое образование, а палеонтология, при всей ее исключительной важности для геологических наук и для геологической практики, несомненно нуждалась в серьезной биологизации, поскольку имела дело с изучением некогда живых организмов, то есть объектов биологической природы. Профессор М.Э. Янишевский, заведующий кафедрой палеонтологии Ленинградского университета и одновременно директор Института земной коры ЛГУ, это прекрасно понимал и несомненно сделал очень удачный выбор, пригласив Быстрова на пост заведующего Палеонтологической лабораторией и для чтения курса палеонтологии позвоночных, который до войны многие годы читал проф. Ю.А. Орлов — будущий директор Палеонтологического института АН СССР, академик и заведующий кафедрой палеонтологии Московского университета.
За мое устойчивое совмещение исследований в области геологии и палеонтологии Алексей Петрович однажды назвал меня «двухвалентным», но двухвалентным в области биологических наук был и он сам, глубоко связав свои научные интересы с общей биологией и палеонтологией позвоночных, не говоря уже о военной медицине. Лишь позднее я узнал, что серьезный интерес к биологии, происхождению человека, развитию жизни на Земле и подобным вопросам возник у него задолго до получения высшего образования, и было несомненной жизненной удачей, что молодой армейский служащий в 1921 г. оказался в сфере внимания Рязанской комиссии «по набору учащихся в медицинские институты» (2). Таким путем он попал в Военно-медицинскую академию в Ленинграде, которую окончил в 1926 году столь успешно, что сразу же был оставлен в академии в качестве адъюнкта. А Военно-медицинская академия в Петербурге-Ленинграде всегда была замечательна тем, что не только давала своим воспитанникам широкое биологическое образование, но и не стесняла их, как и самих профессоров, в выборе направлений научных исследований, вплоть до палеонтологических. Неутомимый труженик (Алексей Петрович говорил «запойный»), он в полной мере воспользовался этой свободой. Опубликовав несколько работ общебиологического характера, он с большим успехом занялся в стенах академии сравнительно-анатомическими исследованиями человека (тема всей жизни!) и гистологией и вскоре превосходно защитил кандидатскую диссертацию. Но уже в 1933 году, когда Палеонтологический институт Академии наук еще находился в Ленинграде, Алексей Петрович профессионально вошел в палеонтологию позвоночных, быстро увлекшись тщательным изучением черепов стегоцефалов триасового периода, что навсегда сблизило его со столь же ярким и талантливым палеонтологом и писателем-фантастом Иваном Антоновичем Ефремовым, хотя в конце 40-х годов их дружбе и предстояло пережить трудное испытание (3).
Палеонтология позвоночных стала подлинным призванием А.П. Быстрова, а Палеонтологический институт АН тем временем начал перебазироваться в Москву. Предстояло делать выбор, и Алексей Петрович его сделал: Военно-медицинская академия удовлетворила в 1937 г. просьбу Президиума АН о переводе Быстрова в ПИН и отчислении его из своего состава. Вместе с И.А. Ефремовым в Москве была написана интересная монография о триасовом лабиринтодонте Bentosuchus sushkini Efr., удостоенная позднее (1945 г.) премии имени ак. А.А. Борисяка. Алексей Петрович часто и с блеском выступал с публичными лекциями, но в целом насыщенный московский период его деятельности оказался непродолжительным. С сентября 1939 г. он вернулся к педагогической работе в Ленинграде; это был третий Ленинградский медицинский институт (кафедра нормальной анатомии) и к продолжению своих исследований черепов стегоцефалов, сосредоточив особое внимание на зубных системах кроссоптеригий и лабиринтодонтов. Это было совершенно новое гистологическое направление в палеонтологии, развившееся на огромном и уникальном материале. Работа была выдающейся, и в 1940 г. А.П. Быстров защитил ее в Зоологическом институте АН как докторскую диссертацию.
Череп Kotlassia prima (А.П. Быстров)
Превосходный морфолог и анатом, Алексей Петрович к тому же был редкостным художником-графиком и реконструктором, иллюстрировавшим все свои работы, да и не только свои — например, три тома по анатомии человека проф. В.Н. Тонкова. Примечательно, что он никогда не приступал к написанию той или иной статьи или монографии, не приготовив к ним предварительно все иллюстрации — они уже сами были результатом научного исследования. Оценивая именно их в упомянутой диссертации, А.А. Борисяк справедливо писал: « Эти рисунки не имеют себе равных в известной до сего времени литературе и по качеству, детальности и точности изображения сами по себе представляют важное научное достижение» (2). Забегая вперед, замечу, что я сам в полной мере оценил быстровский прием в морфологическом исследовании, когда позднее стал готовить «Введение» в изучение табулят: только потратив сотни часов на длительные зарисовки шлифов кораллов, мне удалось подойти к решению многих вопросов их физиологии, систематики и родственных отношений разных таксонов.
Ученая степень доктора биологических наук, полученная за чисто палеонтологическое исследование не помешала в 1941 году военврачу 1-го ранга А.П. Быстрову принять участие в конкурсе на замещение должности профессора на кафедре нормальной анатомии в Военно-морской медицинской академии — его авторитет и в этой области давно был признан. Однако страна подошла к страшному рубежу четырехлетней войны с Германией; академия была эвакуирована в Киров (Вятку), а вместе с этим и исследования в области палеонтологии отошли на второй план: место черепов ископаемых позвоночных заняли черепа людей. Только с возвращением в Ленинград создавались условия благоприятные для полноценных занятий палеонтологией, и Алексей Петрович — человек отнюдь не военной складки — окончательно расстался с военно-морским ведомством, хотя до конца жизни не расставался с кителем и романтическими мыслями о море, в которое, кажется, никогда не выходил.
Но я должен вернуться к началу очерка и годам наших личных отношений. Михаил Эрастович Янишевский, приглашая А.П. Быстрова на должность заведующего Палеонтологической лабораторией и профессора кафедры палеонтологии Ленинградского университета, опирался прежде всего на твердую рекомендацию Юрия Александровича Орлова, уже ставшего директором Палеонтологического института АН в Москве и давно знавшего Алексея Петровича как по Военно-медицинской Академии в Ленинграде (где прежде был профессором и сам), так и по Палеонтологическому институту. Таким образом, только с 1946 года А.П. Быстров смог полностью сосредоточить свои научные интересы в области палеонтологии позвоночных, а кафедра палеонтологии ЛГУ, лишившаяся такого замечательного профессора как Ю.А. Орлов, получила, фактически, эквивалентную замену; оба были прирожденными профессорами, прекрасно ориентировавшимися в современных проблемах биологии, и оба считали важнейшей задачей биологизацию университетской палеонтологии, всеми своими корнями связанную с геологией.
Палеонтологическая лаборатория Института Земной коры ЛГУ, на заведывание которой был приглашен А.П. Быстров, как самостоятельное научно-исследовательское учреждение возникло первоначально еще в 1935 г. при Московском университете (Почвенно-Географический факультет) по инициативе проф. А.П. Гартман-Вейнберг, известной своими работами по парейазавридам. Необычайно энергичная, она сразу поставила лабораторию на международный уровень, привлекла к сотрудничеству очень небольшой круг московских специалистов, но главной задачей ставила издательскую деятельность с участием крупных палеонтологов разных стран. К 1939 году она выпустила в свет в превосходном оформлении западного типа уже 5 томов «Проблем палеонтологии» и 3 выпуска «Этюдов по микропалеонтологии». Однако в 1940 г. лаборатория была неожиданно закрыта, о причине чего можно только догадываться, а все ее материалы переданы Ленинградскому университету, где, по идее М.Э. Янишевского, предполагалось восстановление ее деятельности с существенным обновлением профиля (4). Но вскоре начавшаяся война и кончина Гартман-Вейнберг в блокадном Ленинграде в 1942 году не позволили это осуществить до 1946 г., то есть до приглашения нового руководителя проф. А.П. Быстрова, который счел необходимым иметь постоянный исследовательский штат, а издание, позднее (с 1950 г.) получило новое название «Вопросы палеонтологии». Одновременно Геологический факультет ЛГУ утвердил А.П. Быстрова профессором кафедры палеонтологии.
Положение Палеонтологической лаборатории в Ленинграде действительно оказалось существенно иным: она возрождалась в университете, где самостоятельная кафедра палеонтологии функционировала непрерывно с 1919 г., в то время как в Московском университете, в годы нахождения при нем Палеонтологической лаборатории, кафедры палеонтологии не было вообще. Просуществовав 10 лет, в 1930 г. она, как и весь геологический факультет МГУ, вошла в состав нового Московского геолого-разведочного института. Возрождение совершенно новой университетской кафедры палеонтологии в Москве началось только в 1939 году, независимо от судьбы Палеонтологической лаборатории, и было целиком связано с инициативой руководителей Палеонтологического института АН — ак. А.А. Борисяка и особенно Ю.А. Орлова. А.П. Быстрову, таким образом, предстояло заново определить состав лаборатории с учетом продолжения ее научно-исследовательской деятельности, типа издаваемых трудов и естественно возникшей функциональной связи с кафедрой палеонтологии, тем более, что территориально лаборатории было предоставлено помещение в том же здании на 16-й линии Васильевского острова, где располагалась и кафедра. Атмосфера доброжелательности, творческого духа и интеллектуальной свободы всегда существовала на кафедре М.Э. Янишевского, воспитавшей не одно поколение палеонтологов и геологов. Она вполне соответствовала взглядам и духу демократичного А.П. Быстрова. Поэтому не могло быть и речи о возможности соперничества между сохранившимся коллективом кафедры палеонтологии и формируемым составом сотрудников лаборатории. Более того, возникала впервые перспектива тесного сочетания научных исследований и палеонтологического образования. Эта перспектива была реализована и, по существу, штатные профессора и педагогический персонал кафедры и научные сотрудники лаборатории до сих пор представляют единый коллектив с разнообразием специализации в научных исследованиях, что так важно для студентов-палеонтологов, определяющих свои склонности.
Но в 1946 году это была еще не вполне сформировавшаяся идея, и А.П. Быстрову, с участием М.Э. Янишевского, следовало определить персональный штат лаборатории. На первых порах в него вошли: А.П. Быстров (бесчелюстные и другие группы позвоночных палеозоя), Б.С. Соколов (палеозойские кораллы группы Tabulata), А.М. Обут (граптолиты ордовика и силура), Р.С. Елтышева (иглокожие, главным образом стебли криноидей ордовика), В.А. Востокова (раннепалеозойские моллюски). Все они в той или иной мере были связаны и с педагогическим процессом (спецкурсы, семинары, руководство дипломными работами студентов). На кафедре научно-исследовательские работы одновременно вели: М.Э. Янишевский (фауна кембрия Прибалтийского края, брахиоподы карбона и др. группы), Д.Л. Степанов (брахиоподы позднего палеозоя Урала), Е.А. Балашова (трилобиты ордовика), З.Г. Балашов (наутилоидеи ордовика и силура), Е.А. Модзалевская (мшанки ордовика), А.Н. Криштофович (позднемеловая флора Сибири и др.), А.И. Турутанова-Кетова (мезозойская флора Ср. Азии и Казахстана), Н.Д. Василевская (третичная флора Бадхыза). Позднее состав кафедры и лаборатории, естественно, изменялся.
Нераздельность этого коллектива выражалась и в том, что научные заседания кафедры и лаборатории всегда проводились как совместные, даже и в тех случаях, когда в повестке дня преобладали педагогические вопросы, что, впрочем, было и естественно, так как А.П. Быстров одновременно был и профессором кафедры. Курс палеонтологии позвоночных он читал в высшей степени увлекательно, так как не делал упора на сухую сравнительную остеологию, а, по существу, читал эволюцию позвоночных, все более насыщая ее ландшафтно-экологическими данными (влияние геологического окружения факультета сказалось быстро) и иллюстрируя блестяще выполненными им самим цветными диапозитивами и реконструкциями.
В свое время (еще до войны) мне посчастливилось прослушать полный курс лекций по палеонтологии позвоночных у Ю.А. Орлова — прирожденного университетского профессора, любимца студентов, всегда вносившего в лекции оживляющий юмор, но никогда не приносившего при этом в жертву строгую фактуру конкретного знания. Алексей Петрович не обладал орловским чувством юмора, его обаянием, но в не меньшей степени он привлекал внимание другим: артистизмом лекций и выступлений, их четкой продуманностью и умением выделить увлекательные сюжеты в направлениях научного исследования. Эти качества особенно ярко проявлялись в его докладах, основанных на личных исследованиях и критике научных заблуждений. Многие годы он был кумиром заседаний палеонтологической секции научного студенческого общества, вдруг ставших многолюдными из-за удивительной привлекательности хорошо подготовленных выступлений А.П. Быстрова. Но он сравнительно редко выступал на заседаниях Палеонтологического общества, явно предпочитая аудиторию молодых слушателей. Тем не менее он сразу (1946 г.) вошел в состав Совета Палеонтологического общества и стал соредактором его «Ежегодника».
Иностранцевия, пожирающая парейазавра (А.П. Быстров). (Рисунок добавлен вебмастером. Цветной оригинал картины экспонируется в Палеонтологическом музее)
В палеонтологическом оазисе на 16-й линии Васильевского острова (кафедра палеонтологии и лаборатория А.П. Быстрова располагались в здании, порядочно отдаленном от главного корпуса ЛГУ) Алексей Петрович оказался в среде, полностью состоящей из палеонтологов-беспозвоночников и палеофлористов, к тому же геологов по основному образованию; только аспирант В.Е. Гарутт — замечательный специалист по слонам — составлял исключение. Алексей Петрович пристально вникал в изучение разных групп ископаемых, ранее ему мало известных, легко входил в понимание палеобиологических вопросов, был очень полезен своими советами. Но к решению некоторых геологических вопросов относился с осторожным недоверием, особенно если речь шла о реконструкции динамических картин геологического прошлого. Его особенно забавляли наши бесконечные споры о стратиграфических границах, он это иронически называл поисками границы между пятницей и субботой. Происходило это, впрочем, от невосприятия им концепции геологического времени, эмпирически опирающейся на фундамент последовательности документов самой палеонтологии и геохимии изотопов. Таким же образом физическая картина геологического прошлого воспринималась им лишь как некий фон, на котором развертывался процесс биологической эволюции. При этом он, несомненно, оставался последовательным дарвинистом, менделистом и вейсманистом, для которого магической датой возникновения эволюционного учения оставался 1859 год, но которого не мучил «кошмар докембрийской палеонтологии». Вспоминается, как после одной из очередных дискуссий он мне сказал утром: «Не спал всю ночь и понял, что уступить вам могу только глобальные катастрофы, как фактор влияния на эволюцию». Мощный интеллект «чистого» биолога А.П. Быстрова постепенно проникался геологическим мировоззрением В.И. Вернадского. Для меня это было очень важно: высоко ценя мои успехи в изучении палеозойских кораллов, он не очень одобрял в 50-х годах распространение моих научных интересов на докембрий.
Однако, самым важным было то, что в лаборатории и на кафедре появился выдающийся палеозоолог-морфолог и эволюционист, широко образованный биолог, способный активно влиять на биологическое образование геологов-палеонтологов и вообще на биологизацию палеонтологических исследований. Понимание необходимости этого на кафедре всегда существовало, но впервые в коллектив палеонтологов вошел профессиональный биолог, к тому же на правах одного из постоянных руководителей. Всем памятно, что послевоенные 40-е и 50-е годы были ужасными для отечественной биологии, да и не только биологии — воинствующая лысенковщина, разъедавшая весь ствол биологических наук, стала проникать во многие ветви естествознания. Не обошло это «новаторство» и палеонтологию: в возбужденных умах стали появляться дикие идеи «мичуринской палеонтологии», «творческого дарвинизма», словно у Дарвина не хватало творческого ума, а перед биостратиграфией будто бы только с драматическими итогами злосчастной сессии ВАСХНИЛ (1948) открылись «безграничные перспективы». В это время, особенно в сфере молодых исследователей, были остро необходимы образованные, принципиальные и смелые ученые, способные излагать подлинное научное знание (генетика, эволюционизм, экология и т.д.) и подвергать критике лженаучные представления Лысенко. Одним из таких ученых, несомненно, был А.П. Быстров. В докладах, выступлениях и еще чаще в непринужденных беседах он свободно излагал свои взгляды, оберегавшие слушателей от некритического восприятия навязчивой пропаганды эпигонов «народного академика». Благоприятствовало этой свободе и то обстоятельство, что кафедра и палеонтологическая лаборатория располагались обособленно и не имели отношения к биологическому факультету университета, на который оказывалось прямое давление «передовой биологической мысли».
Алексей Петрович был чрезвычайно аккуратным в посещении кафедры, лаборатории, научных заседаний; абсолютно обязательным в выполнении любых просьб; он никогда не жалел времени, если кто-то нуждался во встрече с ним для получения совета или консультации. Но в официальном помещении видеть его за письменным столом приходилось редко, и то чаще всего читающим или просматривающим литературу. Для творческой работы в науке, подготовки иллюстраций к своим статьям, тем более для занятий поэзией, которой также отдавалось немало времени — конечно, ночных часов, нужен был иной мир и спокойное одиночество. А это давали дом и Гильда Юрьевна. Только тут все отшлифовалось, находились незаменимые слова и возникали образы прошлого в его неповторимых графических реконструкциях. Он был редкостным ценителем и знатоком языка. Все его работы блестящи. Однажды он сделал подборку всех своих работ, опубликованных по-английски в Acta zoologica, объединив несколько экземпляров общим переплетом. Я получил в подарок один из них с дружеским автографом и ценю этот уникальный том не только как монографическое собрание замечательных статей выдающегося палеонтолога, но и как художественное произведение удивительного мастера графики.
Примерно к середине 50-х годов А.П. Быстров закончил труд, которому он придавал особое значение, где, по существу, обобщался весь опыт его исследований в области анатомии человека и палеонтологии ископаемых позвоночных, пронизанный глубокими размышлениями эволюционного характера. Эта монография, названная «Прошлое, настоящее и будущее человека», фактически являлась «книгой жизни» Алексея Петровича, и он жаждал увидеть ее скорее опубликованной. Однако долгое время не находилось издательства, готового принять рукопись с таким пугающим тогдашнюю цензуру названием (я даже прибег к помощи Ленинградского отделения «Гостоптехиздата», с которым у меня установились хорошие отношения в связи с изданием своих книг). Но в конечном счете монография увидела свет в 1957 году (5), сразу вызвав острую критику ортодоксов «мичуринской биологии», что, тем не менее, не помешало Ленинградскому университету присудить профессору А.П. Быстрову в 1958 г. премию за выдающийся труд. Фундаментальное утверждение, что «эволюционное развитие человека давно остановилось» не стало помехой. А мы уже давно привыкли к словам Алексея Петровича, что «человек будущего — это мы с вами»; конечно, речь шла о его биологической организации.
Природа щедро наградила Алексея Петровича интеллектом и многими талантами ученого-исследователя, художника и поэта; это была натура с тонкой нервной организацией, легко ранимая, чувствительно реагировавшая на все, что касалось оценки его творчества, но он никогда не переступал порога «нравственного закона в себе». Таким он остался и в однажды вспыхнувшей острой переписке с близким ему Иваном Антоновичем Ефремовым (3), таким был и в период полемики вокруг «ПНБЧ» (этой аббревиатурой среди нас обозначалось название последнего труда Алексея Петровича). Никто сейчас не скажет, сколько невысказанной боли накопилось в груди этого человека из-за преград, выстроенных на пути к высшему образованию, из-за подозрительности к стремлению ученого остаться вне политики (принять ее жестокость он просто не мог), из-за профанации науки «лысенковщиной». К тому же его не очень крепкий организм подтачивали болезни, бессонницы и размышления о смерти, которая придет раньше, чем остановится творческая мысль. И она, так преждевременно, пришла к нему в больнице: 29 августа 1959 г. в 5 ч. 20 м. утра Алексей Петрович скончался. Похоронили его в Ленинграде на Серафимовском кладбище.
Но сохранился «фонд профессора Быстрова» в Петербургском филиале Архива Российской Академии наук, который, несомненно, нуждается в разностороннем изучении. Среди многочисленных документов, рукописных дневниковых записей, рисунков и пр. хранится вполне подготовленная к изданию рукопись книги «Homo sum» (Я — человек) — жизнь до 1941 г., включая академический период (3). Она непременно должна быть издана.
Б.С. Соколов
Березки. 14. 08. 2000 г.
1. Соколов Б.С. Далеко от войны. Геологи Академии наук СССР в годы Великой Отечественной войны на трудовом фронте. Очерки по истории геологических знаний. Вып. 27. М.: Наука. 1991. С. 72—89, портр.
2. Иодко О.В. 15 000 черепов А.П. Быстрова. Студенческий перекресток. Приложение к газете «Эскалатор». СПб. 1996. № 1 (121). С. 4.
3. Иван Антонович Ефремов. Переписка с учеными. Неизданные работы. Научное наследство. Т. 22. М. «Наука». 1994. 286 с., илл.
4. Быстров А. Александра Павловна [Паулиновна] Гартман-Вейнберг. Ежегодник Всероссийского палеонтологического общества. Хроника и личные известия. 1949. Т. ХII. С. 130, портр. + 101.
5. Быстров А.П. Прошлое, настоящее и будущее человека. Л.: «Медгиз» 1957. 214 с. илл.