«Лезвие бритвы»

Пятьдесят лет прошло с тех пор, как опубликован роман «Лезвие бритвы». Сразу после издания в газетах и журналах возникло множество отзывов о нём, письма шли непрекращающимся потоком. Но — увы! — за полвека так и не появилось обстоятельного литературоведческого исследования. «Туманности Андромеды» и рассказам повезло чуть больше — о них успели подробно написать в книге «Через горы времени» Е.П. Брандис и В.И. Дмитревский.

За первым изданием романа читатели буквально гонялись, в библиотеках выстраивались годовые очереди. На чёрном рынке экземпляр стоил 30—40 рублей — огромная сумма, треть зарплаты молодого инженера! Счастливым обладателям книги завидовали. В середине 1970-х желание прочитать и перечитать роман не иссякло; в конце 1980-х, в годы массового прорыва информации, когда тиражи Ефремова стали исчисляться миллионами, «Лезвие бритвы» мгновенно покидало полки магазинов.

Книгу стремились прочитать и школьники, и зрелые учёные. Авиаконструктор П.В. Цыбин рассказывал о Королёве: «Дома у Сергея Павловича... я видел и книги И.А. Ефремова. Однажды Сергей Павлович неожиданно вышел ко мне с книгой — это было "Лезвие бритвы" — и спросил меня: "Ты читал эту книгу?" Я говорю: "Нет, не читал". — "Обязательно прочти! Здесь есть над чем подумать"»1.

Отзыв неудивительный, если учесть отношение главного конструктора к точности и красоте. Если рабочий при сварке делал прочный, но неровный шов, то Королёв требовал исправить его, сделать приятным глазу. Это была не причуда, но выстраданное жизнью понимание: в некрасивом чаще таится скрытый дефект, порой имеющий значение лишь во взаимном усилении с другими, незначительными, казалось бы, небрежностями. В целом же ослабляется вся структура.

Роман, сыгравший огромную роль в самоосознании общества, повлиявший на каждого своего читателя, обязательно должен быть осмыслен. Это ещё предстоит сделать — в нашей книге мы дадим лишь краткий очерк.

«Лезвие бритвы» — творческий эксперимент, в котором три сюжетные опоры — русскую, итальянскую, индийскую — замыкает встреча всех главных героев в Индии. Ефремов, безусловно, в выборе сюжетов и антуража ориентировался в первую очередь на современную ему молодёжь — в массе своей детей войны, многие из которых вынуждены были работать, часто не имея материальной возможности продолжать образование, рвались в институты, мечтая двигать страну вперёд. Многие приезжали в города из деревень, стремились к знаниям и упорно искали их. Этих людей и видел перед собой Иван Антонович, создавая масштабное полотно, по которому пролегали маршруты его героев. Чтобы облегчить восприятие сложного теоретического материала, ради которого задумывалась книга, он выбирает форму приключенческого романа.

Попробуем поставить себя на место молодых людей начала 1960-х годов. Тогда в «Лезвии бритвы» практически каждая страница окажется для нас ошеломляюще новой — причём на всех уровнях восприятия.

Для начала возьмём итальянскую линию.

Иван Антонович переписывался с многочисленными зарубежными друзьями, принимал их у себя в гостях, получал из-за границы журналы — одним словом, он достаточно хорошо представлял себе мир западного капитализма, отделённый в те годы от СССР холодной войной и «железным», лишь изредка приподнимающимся занавесом. Среду западных актёров и художников, почти совершенно не знакомую советскому читателю, но безумно притягательную, он и выбрал для изображения. Яхта «Аквила», принадлежащая знаменитому актёру Иво Флайяно, «мисс Рома» — его богемная подруга Сандра, пара аквалангистов — художник Чезаре Пирелли и отважная ныряльщица Леа плюс суровый капитан Каллегари: всё это неумолимо должно было привлечь читателей — любителей приключений. Плавание по Атлантическому океану, опасные погружения в аквалангах, алмазы Берега Скелетов, затонувшие в древности суда, таинственная корона, великолепный Кейптаун, который многим был известен только по песенке «В Кейптаунском порту...» — даже отдельно взятый сюжет из подобных ингредиентов был обречён на успех. Добавить к этому пылкость итальянцев, связь без любви, развенчание киногероя, любовь и ревность благородного лейтенанта Андреа — и становится понятно, почему даже сотрудницы телефонной станции, где чета Ефремовых добивалась установки домашнего телефона, просили Таисию Иосифовну принести им хоть один экземпляр «Лезвия...».

Индийская линия не менее привлекательна. Древние монастыри Ладакха, громады Каракорума и Гималаев, общение с гуру, необычайные испытания духа, природа равнинной Индии, храмы Кхаджурахо, любовь к прекрасной танцовщице-найярке, оказавшейся артисткой кино и практически рабыней продюсера. Скульптор Даярам, любя Амриту Тиллоттаму, испытывая жгучее чувство ревности, ищет избавления от него в удалённом монастыре Тибета, затем с помощью итальянцев и местных йогов похищает возлюбленную у продюсера и, уединяясь в домике на берегу океана, ваяет статую апсары. А русский геолог становится их товарищем.

Индия в 1960-е годы была, пожалуй, даже более закрытой для советских людей, чем мир Запада, — из-за внутренних распрей и противостояния на религиозной и социальной почве. Эта страна с её красочным, необычным для северян видом, многоликая, исполненная тайных знаний, дававших посвящённым могущество, чрезвычайно привлекала советских людей. Книги о йоге, о древних знаниях и искусстве Индии в СССР были столь редки, что главы «Лезвия бритвы» досконально изучались читателями как единственный источник столь желанных сведений.

Русская часть романа тоже рождала в читателях ощущение тайны. Вроде бы всё просто: действие происходило в хорошо знакомой стране, однако и герои, и события казались читателям необычайными, словно плотно облегающий душу футляр быта вдруг рассыпался прахом и явственно проступили контуры совершенно иных, непривычных отношений и явлений. Герои Ефремова были совершенно непохожи на знакомых всем героев производственных романов. Они не добивались перевыполнения плана, не поднимали целину, но сосредоточенно и увлечённо занимались наукой, гимнастикой, танцами, во время дружеских застолий обсуждали новости из разных областей знания. Знакомые незнакомцы — так воспринимались они простыми читателями. Среди обыденных действий — работы, посещения поликлиники, встреч с друзьями — возникали поступки, которые вызывали жгучий интерес. Оказывается, молодая женщина может всерьёз заинтересоваться зрелым мужчиной. Оказывается, любовь к чаю может сблизить людей (абсолютный нонсенс для страны, где не было культуры чая). Оказывается, на свидании с мужчиной можно свободно говорить о любимых картинах, о танцах и музыке, а деньги, выигранные в лотерее, потратить не на вожделенный для большинства ковёр или диван, а на трёхдневное путешествие в весенний Крым!

Завораживал образ Ивана Гирина — поразительная исследовательская деятельность, которую он вёл сверхурочно на свой страх и риск, способность к медицинской диагностике и гипнозу, знание психологии и самоконтроль. В отличие от исполненного ревности чувства в итальянской и индийской части Гирин и Сима создавали совершенно иной образ любви, построенный на глубоком понимании, уважении и отсутствии чувства собственности, на котором зиждется ревность. Советский кинематограф тех лет состоял из картин, где любовь представлялась в многочисленных эмоциональных всплесках наивной страсти и диковатой ревности на фоне деревенских или заводских пейзажей. Гирин, Сима и Мстислав Ивернев с его любовью к Тате выглядели на этом фоне как инопланетяне. Даже введение в русскую часть шпионской темы вызывало меньше интереса, чем духовные облики главных героев.

Русская часть единственная имеет глубокое обращение к прошлому, многоступенчатое, если учитывать пролог, в котором мы попадаем в 1916 год, на выставку самоцветов Алексея Козьмича Денисова-Уральского. Здесь завязывается сюжетная нить всего романа, связанная с редким загадочным камнем, здесь же мы встречаемся с автобиографическим образом — мальчиком Ваней. Второе погружение — в знойное лето 1933 года, когда студент Гирин, выполняя первое самостоятельное исследование, оказался на Волге, где встретился с Анной. Читатели 1960-х годов, в большинстве своём ещё связанные корнями с деревней, узнавали реалии уходящей жизни, близко к сердцу принимали трагическую историю талантливой девушки. Интеллигенция же как откровение восприняла описанный автором обычай омовения в росе — на заветной поляне, где когда-то стояли древние идолы.

Ещё одной временной ступенью становится Великая Отечественная война. Под Москвой, уйдя на фронт добровольцем, погибла Анна, был убит и друг героя, скульптор, ставший её мужем. Сам Иван Гирин отдал войне и её последствиям огромную часть жизни, много лет служа хирургом, главным врачом госпиталя.

Неизмеримо углубляют хронотоп всего романа видения охотника Селезнёва, запечатлённые в ходе эксперимента по высвобождению наследственной памяти. Как вехи ушедшего, но неисчезнувшего прошлого человечества воспринимаются образы тибетских монастырей, храмы Кхаджурахо, тантрические обряды и история исчезнувшего флота Неарха.

Три части, несмотря на своеобразие сюжетов, не выглядят чуждыми, разнохарактерными: их объединяют авторский взгляд, постоянное осмысление фактов, событий, чувств, испытываемых героями. Лекционный материал, которым особенно нагружена русская часть, должен был, по мысли автора, служить важнейшей цели: только знание может стать основой духовного самовоспитания, без которого невозможно пройти лезвием бритвы — узкой дорогой к совершенному обществу («Эпилог»).

Проглотив книгу за одну-две ночи, ухватив нити интриги, молодые читатели возвращались к роману ещё и ещё раз, обращая внимание уже не столько на события, сколько на вдумчивые размышления автора, на богатство сведений по самым разным наукам, на цитаты и упоминания поэтов и художников, о которых в те годы не принято было говорить (М.И. Цветаева, М.М. Шкапская, З.Е. Серебрякова, Н.К. Рерих). Деревянную статую Анны сравнивали со статуей С.Т. Конёнкова в Третьяковской галерее.

Распространено утверждение, что прототипом Ивана Родионовича Гирина стал Алексей Петрович Быстров, и слова самого Ефремова в предисловии ко второму изданию это вроде бы подтверждают. Но не стоит вырывать их из контекста: «Среди множества писем, мною полученных, больше всего волновали меня трагические просьбы о помощи в болезнях. Читатели принимали меня за врача или, во всяком случае, просили познакомить их с прототипом главного героя. Заранее должен сообщить, что я сам — не врач, а прототипом Гирина послужил мой покойный друг, врач и анатом, ленинградский профессор А.П. Быстров, который, увы, уже не придёт ни к кому на помощь».

Разумеется, заявлять во всеуслышание о писании героя с себя было бы не очень корректно. Какие-то качества, общие у Гирина с Быстровым — скажем, пресловутая способность к диагностике — была в наличии и у самого Ефремова, пусть и не в такой ярко выраженной, профессиональной форме. Конечно, Гирин, как и Быстров, был военврачом. От Быстрова же герою досталось и умение играть на пианино: обоим хорошо думалось под музыку.

Однако в большинстве черт образ Гирина имеет автобиографичный характер.

Быстров был человеком нелюдимым, Гирина же мы видим в постоянном общении. Трудно узнать невысокого, остроумно-язвительного, лысоватого Быстрова в большом надёжном Иване с неторопливой речью и отточенными жестами.

Могучая фигура с широким костяком, стремление проникнуть в сферу бессознательного, потрясающая работоспособность и задатки необычных способностей, круг интересов, дружеские связи и отношение к Симе, в образе которой воплотилась Тася с биографией Веры Щегловой. Обобщающие формулировки, фокусировка идей и глубокая внутренняя уравновешенность — всё это, конечно, черты, присущие прежде всего самому автору. И даже привычка убегать от огорчений в зоопарк принадлежит Ефремову.

В этом ключе крайне любопытен ещё один заход: в прологе, после философского вступления о судьбе и ключевых событиях, открывающих её новый виток, рассказывается о выставке, где в одном помещении находятся серые камни — немые герои романа, и голубоглазый мальчик Ваня, полный внимания и замирающий перед красотой разнообразных минералов. Само собой воспринимается этот мальчик маленьким Гириным, но... тому в момент проведения выставки было всего два годика, и это явно не он. Зато другой мальчик Ваня — Ефремов — из всамделишнего мира — вполне мог посетить такую выставку в 1914 году. Здесь мы видим уникальный для Ефремова приём, который положил во главу угла всего своего творчества другой выдающийся писатель — Владислав Петрович Крапивин. Речь идёт о скрещивании двух реальностей и рождении благодаря этому невероятной и непредсказуемой третьей, которой словно сообщается дополнительное измерение. Мир, в котором происходят такие превращения и пространственные наложения, Крапивин назвал... Великим Кристаллом.

Думается, причин, из-за которых Ефремов отвёл внимание от себя, несколько. Ему важно было добрым словом помянуть ушедшего друга, привлечь внимание к его личности. С другой стороны, в письмах люди просили о помощи, а Ефремов не мог её оказать. И вынужден был отвести часть потока от своей персоны.

Во времена перестройки, когда произведения Ефремова вернулись к массовому читателю, восприятие романа оставалось таким же острым, вызывало те же животрепещущие темы и вопросы. Только в обществе уже не было порыва самоотвержения, стремления жить ради прекрасного коммунистического будущего, на первый план выступили вопросы совершенствования — не ради общего блага, а ради возвышения личности. И тут «Лезвие бритвы» давало обильную пищу для умов и сердец.

Минуло ещё четверть века. Прекратил своё существование Советский Союз, в России воцарился олигархический капитализм, и все прежние реалии западной жизни контрастно и отчётливо проступили в повседневности, напоминая слова Леа о судьбе молодёжи, которая живёт без будущего. Молодых читателей начала XXI века уже не удивляют сцены на яхте знаменитого киноактёра, их скорее удивит поведение Гирина, который безвозмездно работает ради научных открытий и не берёт денег за лечение больных. Песочные часы перевернулись; там, где было узко, стало широко. В 1960-е ничего не знали о йоге — сейчас, во многом благодаря Интернету, доступны любые сведения, однако это создало ощущение лёгкости обретения, что привело к поверхностности, не позволяющей в полной мере оценить дарованное. Хочешь спрятать хорошо — положи на видное место. В сплошном информационном шуме не остаётся места для глубоких раздумий и вчувствования в предмет, необходимых для духовных практик.

Современный читатель, умеющий сосредоточивать своё внимание, разглядит в «Лезвии бритвы» все достоинства, которые не померкли, а только ярче заблистали за полстолетия. Иван Антонович надеялся, что появится много подобных книг, сплавляющих воедино интригу и знание. Однако «Лезвие...» так и осталось уникальным произведением подобного рода.

Ефремов продолжает двигаться в направлении, которое критики после публикации «Рассказов о необыкновенном» назвали приключениями мысли. Мысль здесь следует воспринимать отдельным литературным персонажем, имеющим свою судьбу и психологию, она вступает в многоуровневые отношения с другими героями и явлениями действительности. Диалектика души Толстого на века останется образцом, а «детективы для домохозяек» — анекдотом-приговором для нашего времени. Творческая мысль должна иметь сложную разветвлённую структуру, быть осознанна, а значит — выражена в слове. И уже в силу этого неизбежно противоречива и захватывающе динамична.

Умение насладиться приключениями мысли — искусство, которое необходимо вырабатывать. И Ефремов обильно насыщает свои книги вставными сюжетами, окутывает тело романа густой и сложносоставной ментальной ноосферой с тончайшими огненными смыслами в потаённой сердцевине. Словно подчёркивает практичность философских дефиниций, выраженных в одном из писем Олсону: необходимость дополнить утверждение Маркса о бытии, определяющем сознание, контрутверждением — что и сознание определяет бытие. И что дух является не функцией, но высшей формой материи...

В «Лезвии бритвы» читателя держит в напряжении не только детективный сюжет, но — главным образом — развитие научных идей. Важное место занимают поиски Иваном Родионовичем ключа к Себ, пятой душе древнеегипетской мифологии, вместилищу памяти поколений.

Опыты Гирина с наследственной памятью, с вызыванием эйдетических видений прошлого столь удивительны, что морально уравнивают советского учёного с индийскими мудрецами, дают ему право говорить об индийской мудрости так, как он говорит — почтительно и внимательно, но дерзко и строго. За самим Гириным стоит полнота полученной западными методами поразительной информации, сходной с результирующим вектором многовековой йогической практики. Разумеется, опыты с ЛСД были в СССР недоступны, а позже их запретили во многих странах мира, хотя до сих пор ведётся полемика о влиянии препарата на физиологию человека. Во время написания романа тема была исключительно свежа и горяча — словно из печки. Только-только начинал свои опыты Станислав Гроф, позже ставший патриархом трансперсональной психологии. Откуда же Ефремов брал информацию настолько детальную, что описывал даже химическое воздействие препарата? След ведёт к его другу, психофизиологу Ф.В. Бассину. Будучи энциклопедически образованными людьми, они свободно обсуждали стоящие перед наукой проблемы, пытаясь предугадывать пути её становления. Может быть, некоторое влияние оказала повесть Айзека Азимова «Фантастическое путешествие»: Азимов был не только фантастом, но и популяризатором науки, биохимиком, и ему были знакомы особенности воздействия препарата ЛСД-25, открытого Альбертом Хофманом.

Поразительны видения охотника Селезнёва, вызванные расщеплением сознания и подсознания и пережитые им как подлинные события. В одном из романов любимого Хаггарда аналогичное переживает Аллан Квотермейн. Необычные животные, пасущиеся стадами в степи, сражение с саблезубым тигром, создание каменных сооружений, где могли прятаться древние охотники, набег доисторических слонов — архидискодонов, встреча с четырёхметровой обезьяной гигантопитеком — в этих картинах автор даёт нам краткую историю эволюции человека, концентрированно показывает биологические и психологические механизмы, приведшие к возникновению современного образа человека.

Эволюция человека построена на гуманизме, в основе которого лежит мощный инстинкт сохранения рода. Людей «так мало, каждый на счету, каждый бережно охраняется своими соплеменниками. Как трудно во всех превратностях жизни вырастить бойца-мужчину или способную к продолжению рода крепкую женщину! Бесконечно долго вырастают человеческие детёныши, прежде чем становятся полноценными, обученными и воспитанными членами племени. Поэтому каждый погибший или искалеченный в схватке с хищниками человек — большая утрата, а гибель нескольких охотников или женщин может поставить всё племя на грань исчезновения». Высокая ценность индивида, забота о потомстве — вот подлинная база человеческой нравственности. Каждая человеческая жизнь — драгоценный цветок. Это понимали наши предки 300 веков назад, с этим же ощущением будут растить детей люди эпохи ЭВК и ЭВР (Эры Встретившихся Рук, описанной в «Часе Быка»).

Образ лезвия бритвы буквально пронизывает роман. В ситуации с опытами он озвучен так: «Нормальный человек — это тот, у кого, выражаясь фигурально, стрелка показателя психики трепещет на нуле — на неощутимой грани между сознанием и подсознанием, взаимодействующими вдоль этого тонкого, как... лезвие бритвы, психического стержня абсолютно здорового "я"».

Современная исследовательница Е.А. Мызникова в своей диссертации, посвящённой рассказам Ефремова2, отмечает богатую образную структуру, основанную на идее нуля-лезвия. Чётко прослеживается представление о синтезе как о грани между пространством и временем, прошлым и будущим, науки о человеке как природного объекта (физиология) и культурного (психология), герои идут то вдаль, то вглубь (и буквально, и метафорически — макро- и микрокосм).

Исследования Гирина дали столь выдающийся результат, что у любого учёного был бы большой соблазн продолжить опыты. Да и сам Селезнёв умолял доктора продолжать. Однако начало сказываться кумулятивное действие препарата, и ради здоровья охотника эксперимент следовало прекратить. Гирину удалось пройти по лезвию бритвы, получив уникальные данные и сохранив здоровье испытуемому.

Удался этот путь и в случае излечения лётчика Дёмина, больного раком. Суть достижения Гирина — понять причину болезни как нарушения нервно-химической регулировки, тончайшего баланса человеческого организма — на лезвии бритвы и воздействовать гипнозом, тщательно продумав последовательность внушений — так, чтобы больной активно помогал врачу всем напряжением своей психики.

Способность к гипнозу, осознаваемая человеком как высокий дар, требует точнейшей дозировки, применения в соответствии с высочайшими нравственными установками. Пройти по лезвию, не соскользнуть — в этом высокая ответственность перед людьми. Гирин применяет гипноз несколько раз. Заставляет Дерагази признаться в его истинных побуждениях, требует у женщины-хирурга признания в садистических наклонностях и ставит на них запрет, лечит лётчика — действуя во благо людей. Лишь раз он включает гипнотическую способность не ради других, а ради себя, когда в Никитском саду заставляет Симу упасть в его объятия, и глубоко сожалеет об этом. Ибо в основе подлинной любви — свобода воли каждого.

Развитие психической энергии должно сопровождаться самовоспитанием, ростом нравственных качеств, иначе последствия могут быть трагическими. Вспомним: в «Туманности Андромеды» люди Эры Великого Кольца сознательно задерживают развитие экстрасенсорики.

Поэтому появление в романе Вильфрида Дерагази не случайно и обусловлено не только литературной необходимостью фигуры злодея. Зло хорошо организовано, понимал Ефремов, и использует самые разнообразные средства, включая апокрифические. Высшее мастерство владения психикой людям, подпавшим под власть зла, никогда не будет доступно, но и навыков липкого гипноза, кодировки простых людей вирусами преступных программ — вполне достаточно, чтобы причинить ничего не подозревающим об этой стороне жизни людям жестокие бедствия. Драма случилась в жизни Мстислава Ивернева, полюбившего закодированную на преступление девушку Тату. Характерно, что коды внушения были наслоены на кольцо с хиастолитом, которое она носила.

Поразительное воздействие на психику серых камней из чёрной короны имеет вид дополнительного указания на непосредственное родство устройства человеческой души и структуры минералов. Не только развитая психика может оказывать сильнейшее воздействие на мозг другого человека, но и целиком природное образование! Понятно, что за таинственными свойствами серых камней охотились преступники, знающие толк в том, что люди называют магией, а на деле часто является знанием о необычных закономерностях. Надо отметить, что в «Часе Быка» писатель вновь возвращается к этой теме — там фигурируют хрустальные шары, используемые в средневековой Японии для гадания3.

Эти факты, как и ряд других сцен с их правдой судьбы, обладают несомненным сходством с фрагментами эзотерического романа Конкордии Евгеньевны Антаровой «Две жизни». Поединок Гирина и Дерагази, магия сцены после убийства Тиллоттамы — аналогичное, хотя и более аскетическое воспроизведение сразу нескольких подобных фрагментов в «Двух жизнях». Тут важны именно этика и психология эпизода, выходящие за рамки описательности критического реализма.

Нет никаких данных о знакомстве Ефремова с романом Антаровой, да и вряд ли это было возможно — в то время он существовал только в немногочисленных списках. Но линия синтеза таинственных приключений, ведущих к исполнению сужденного, и духовно ориентированных экстраспособностей прослеживается в близкой тональности.

В индийских главах автор несколько раз упоминает Упанишады — сокровенное знание Индии. Изначально образ лезвия бритвы возник именно в этой древнейшей книге: «Восстань! Пробудись! Найдя Великих Учителей, слушай! Путь так же труден для следования, как остриё бритвы. Так говорят мудрецы»4.

Великие Учителя связаны с Шамбалой. Образ этой страны как высшего мира неизбежно возникает в романе в тибетских главах. А описание окрестностей монастыря в Ладакхе соответствует картине Н.К. Рериха «Путь в Шамбалу». Описание же монастыря, в котором Даярам проходил испытание тьмой, очень напоминает монастырь Сандолинг в долине Нубра, описанный в книгах Н.К. Рериха.

Витаркананда — не иномирный, отрешённый гуру, замкнувшийся в стремлении достичь нирваны; он стал на путь социального служения: как профессор, преподаватель, он дарит свои знания жаждущим, помогает талантливому скульптору понять рождение и смысл канонов красоты в Индии, поверить в себя и создать предназначенное.

Профессор указывает Даяраму на обряды тантры как на средство преодоления ревности, возвышения до Любви. Создавая статую Апсары, скульптор и танцовщица «сроднились на пути совместного творчества в жизни, пронизанной любовью и страстью. Им теперь не были страшны терзания "нижней" души: близость шла не через первобытную тьму, а по светлому лезвию ножа над всеми пропастями сердца, поднималась торжествующим цветком любви над тёмным и могучим естеством Земли».

Изваяние Апсары становится центром выставки, и мы видим в индийской части зеркальное отображение русской сцены, где впервые была представлена публике деревянная статуя Анны.

«Надо говорить с теми, в ком есть непробуждённое богатство, — тогда придёт отклик», — объяснял гуру Даяраму.

Ефремов, посвящая роман красоте, обращался и обращается к молодёжи — к тем, у кого в душах есть ростки чистоты, ещё не заглушённые ложными наслоениями. Тема прекрасного в произведениях Ефремова сквозная, ведущая. В «Лезвии бритвы» сконденсирована она, пожалуй, с наибольшей плотностью. Идея о красоте как наивысшей мере целесообразности чётко проговорена уже в «Туманности...». В новом, экспериментальном романе она получает полное выражение.

Ефремовское определение прекрасного представляется настолько естественным и самоподразумевающимся, вытекающим из самого строя жизни, что заранее имеет немалую фору перед разнообразием других концепций. Важно понимать, что приведённые Гириным конкретные примеры вовсе не исчерпывают многообразия подхода. Более того: совершенно очевидно, что ефремовская концепция прекрасного в эстетике дополняется аналогичным пониманием в этике. Подробно Ефремов об этом не пишет, оставляя читателю возможность самому совершить открытие и увидеть в красоте поступков его героев наивысшую меру целесообразности. Напомним, автор писал всё же не учёный трактат, и специфическая недоговорённость при ясном указании на строй мысли рождает волшебное чувство сопричастности и сотворчества.

Современная метанаука синергетика исследует законы гармонии, математику золотого сечения, демонстрируя исключительную точность ефремовского подхода5.

Вопросы восприятия прекрасного теснейшим образом увязываются с вопросами социальной психологии.

Вслед за Эрихом Фроммом (а Фромма он читал, как и другого представителя гуманистической психологии Роджерса, о котором упоминает в диалоге с йогами как о наиболее близком к индийской мудрости), говоря о конкретном человеке, Ефремов выходит за личностные рамки и рассматривает индивида в контексте его существования — в природе и обществе. Как последовательный диалектик и монист, он утверждает нелинейную связь между природой, обществом и человеком и постулирует безусловное наличие нормы. Норма человека — общественное поведение, равновесие процессов возбуждения и торможения в коре головного мозга. Однако общество может быть нездоровым, не способствующим формированию и развитию в человеке сугубо человеческих качеств, выработанных за долгую эволюцию — способности к самопожертвованию, заботы и альтруизма. Ефремов и Фромм указывают на существование осевой человеческой природы, которая может воспроизводиться и реализовывать себя должным образом только при условии здоровых социальных отношений. Иначе жёсткий деструктивный конфликт неизбежен.

Индийская йога, дающая мощное индивидуальное продвижение человека по пути эволюции, в условиях многовекового косного окружения неизбежно оказалась закрытым учением со строгой внутренней иерархией и комплексом знаний, сокрытых от непосвящённых. Неизбежность этого очевидна, но столь же очевидно, что условия быстроменяющегося мира, небывалого ускорения происходящих в нём процессов требуют активного участия в жизни общества каждого достойного человека. Именно в этом заключается главная критическая идея, высказанная Гириным во время его встречи с индийскими мудрецами.

Интересен тот факт, что в Живой Этике Рерихов, о связи с которой речь будет идти ниже, есть параграфы, почти дословно воспроизводящие логику Гирина. В этом плане идеал Агни-йоги предстаёт в виде синтеза индивидуального совершенства и работы на общее благо (недаром Ефремов называл её «общественной йогой»). В романе к этому же пониманию склоняется учитель Витаркананда, с большим вниманием воспринявший появление самобытного северного врача.

Финальная сцена романа — стрелы мысли, сплетающиеся в познании на картине «Мост Ашвинов» — ещё один ефремовский архетип.

Подлинное счастье — это общение людей, стремящихся к целостному познанию, проходящих разными тропами долгий путь восхождения на одну и ту же вершину. В этом соль диалектического монизма: единство в разнообразии, если это разнообразие подчинено единой цели. Именно поэтому и сам Гирин, и его индийские оппоненты спокойно отнеслись к непреодолимым (на данном этапе) идейным разногласиям и приветствовали факт общей устремлённости к высшему.

Как это далеко от культивируемых сейчас бесконечного плюрализма и кажущейся равноценности всякого суждения, мысли, поступка! С другой стороны, полная невозможность находиться в этом шизофреническом мире возрождает к жизни максимы традиционного общества, освящённые религиозными догмами. Эти два полюса сосуществуют, никак не взаимодействуя, погружая массу людей в состояние духовного анабиоза. Осевая человеческая природа, путь к которой тонок, как лезвие бритвы, угнетается навязываемой одномерностью жизни. В итоге нормальная творческая личность представляет серьёзную опасность как для плоскости постмодерна, так и для косности механически насаждаемой догматической обрядовости.

В пролог, в самое его начало Ефремов помещает размышление о судьбе, задающее тон восприятию книги целиком и каждого эпизода по отдельности. Он напоминает, что за внешней непохожестью и разбросанностью событий в пространстве и времени могут скрываться непреложные линии закономерностей. И стоит найти возможность высветить их — как выявятся их оптические оси со всеми вероятностями, подаренными двойным лучепреломлением.

За необычными интересами часто скрываются необычные способности — так сказал старший Ивернев, наблюдая за ясноглазым мальчиком, заворожённо стоящим перед витринами выставки.

Интерес Вани Ефремова-Гирина к кристаллам, их структуре, блеску и расцветкам преобразовался отнюдь не в страсть Гирина к минералогии, как можно было бы подумать. Ефремов, как знаток судьбы и жизни, описывает сдвоенную анизотропию (большинство кристаллов анизотропно). В этом качестве они наглядно демонстрируют анизотропию человеческой психики. Соответственно, событием, которое сам автор назвал спусковым крючком для движения целой линии судеб, был рождён интерес не к камням как таковым, а к их свойству, аналогичному свойствам человеческой души. В этом вторая анизотропия судьбы, её символизм, раскрытый Ефремовым.

Тут необходимо упомянуть об источнике такого подхода. Источнике не прямом, а преломлённом сквозь кристаллическую структуру ефремовского разума, собирающего символы и случайные ассоциации, находя им место в нерушимой оправе целостной логики жизни. Ефремов был очень внимательным читателем Льва Семёновича Берга — выдающегося биолога, чья концепция номогенеза резко расходилась с общепринятым дарвиновским пониманием роли естественного отбора. Берг указал на поразительный факт предварения признаков, проходящий сквозь эволюцию. И на следствия, неизбежно вытекающие из этого факта. Именно на внутренних причинах покоится процесс эволюции, на существовании внутренней логики развития, выявляющей себя независимо от внешней среды. Поэтому кристалл анизотропен как человек, в нём есть та же правда подобия миру. Человек полон глубиной, неизмеримо выходящей за рамки текущего момента, за рамки времени, дающей силы преодолеть сдавливающую косность конкретно-исторического мифа.

Найти оптическую ось судьбы, всякого подлинного знания сквозь нагромождения внешнего разнообразия, выйти за пределы скорлупы времени — в этом соль и Тибетского опыта, и экспериментов с виде́ниями Селезнёва, и проникновения в тайны собственной психики, овладения её мощью. Поэтому человек — не функция социологии, не послушный слепок окружающего мира. В нём закодировано глубочайшее прошлое, которое в самой своей сути, согласно Бергу, уже предвосхитило высочайшее будущее.

«Дикая жизнь человека, — тут Гирин поднял ладонь высоко над полом, — это вот, а цивилизованная — вот, — он сблизил большой и указательный пальцы так, что между ними осталось около миллиметра. — Мозг — это природа и вселенная, но вселенная не одного лишь текущего момента, а всей её миллионолетней истории, и опыт мозга отражает не только необъятную ширину, но и изменчивость природных процессов.

Отсюда и диалектическая логика — выражение сущности этого мозга, а наша психика, отражающая внешний мир, — это такой же процесс и движение, как всё окружающее».

Говоря предельно кратко, человеку необходимо реализовывать вертикаль через горизонталь. В этом суть диалектики.

Любопытно, что не раз упоминаемый в романе минерал хиастолит, разрезанный поперёк главной оптической оси, на свету даёт именно крест. Своего рода косвенное упоминание, образная подсказка, подобная двойному лучепреломлению...

Серые камни прозрачны и в то же время пронизаны едва заметными точками с металлическим блеском. Так и кажущееся порой простым пространство жизни оказывается пронизано искрами бифуркаций — моментов внутреннего выбора, определяющих, в каком направлении человек двинется дальше. Но человек может и должен решать сознательно, и поэтому понять свой эволюционный план, свою миссию (вспомним Берга!) становится важнейшим и определяющим для судеб всего мироздания. Так из геологии и биологии выковывается ефремовский космизм, построенный на идеях конвергенции и антропологической коэволюции.

Ефремов никогда не утверждал чего-то нетерпеливо и безоглядно. Устремлённость в будущее всегда соединялась в нём с глубоким знанием прошлого и трезвой оценкой настоящего. Восхищение идеалом античности с её культом наготы и аналогичная свобода в будущем вовсе не переносились им механически на наше время. В романе он специально пишет, что этот идеал сейчас невозможен ввиду психофизической незрелости и хилости большинства населения. Действительно: тонко подмеченное полвека назад, когда такой проблемы не было в СССР, проявилось со всей очевидностью ныне, когда множество некрасивых, неразвитых людей обнажаются с невротической целью так или иначе обратить на себя внимание, скрыто или явно эпатировать окружающих. Выражаясь словами старой балерины из романа: сейчас ещё не время полностью обнажённого тела.

Принцип дао-ориентированности проявляет себя в таком подходе как терпеливое ожидание сроков.

Гирин говорит о незаменимости коммунистической идеи: она ориентирована не на элиту, а на среднего человека, но притом не обывателя. И это неизбежно, так как появление нового типа человека в историческом времени возможно только широким охватом, это должна быть перемена общественного сознания. Берг пишет о том, что эволюционные перемены совершаются очень быстро, осуществляются практически сразу во всей полноте. О сходных вещах писал ещё один значимый для Ефремова автор — Вернадский, утверждавший, что количество живого вещества в целом по планете с момента появления жизни изменилось несущественно.

Немало внимания уделено в книге товарищеским отношениям Гирина и Андреева6. Важно, что на их основе вырастает целый кружок товарищей — мужчин, женщин, молодёжи. Они собираются вместе, обсуждают интересные новости из области науки и искусства, делятся опытом и сомнениями, внимательно выслушивая знающих и не боясь насмешки. А проблема легковесного критицизма стояла, и её описание явно носит автобиографический характер. Андреев с горечью рассказывает о новой манере научной полемики, когда «молодой и честолюбивый начинающий исследователь, попав в какой-нибудь новый район, делает там наблюдение, противоречащее, скажем, моим выводам. Немедля публикуется статья, где он пишет, что поскольку его наблюдение противоречит Андрееву, то все заключения Андреева о том и том-то неверны. Это подхватывается, цитируется, и никому из торопыг невдомёк, что андреевские выводы сделаны на материале несравненно более широком. Если уж меня опровергать, то только на основании такого же, если не большего, числа наблюдений. А то мало толку для науки. Куда как полезнее просто опубликовать своё маленькое наблюдение и честно сказать, что случай, пока единичный, противоречит схеме Андреева, но надо накопить ещё много подобного материала».

В наше время подобное поведение ушло в массы в связи с доступностью информации и мгновенных средств сообщения. Специфика свободных обсуждений проблем науки, искусства и общества в Интернете такова, что немедленно привлекает к теме множество шумных дилетантов, заполоняющих эфирное пространство потоками вздора и мелочной агрессии, открыто издевающихся над самим понятием профессионализма. Совершенно очевидно, что техническая возможность в который раз опередила готовность человека морально соответствовать собственным изобретениям.

Насыщенность мудрыми и злободневными мыслями в романе колоссальна, и все их даже не перескажешь. Но есть насущная необходимость процитировать два отрывка столь же полно, как и сокрушение о науке. Они показывают, насколько ясно Ефремов осознавал тенденции окружающей действительности, диалектически совмещая в себе уникально тонкого философа-мечтателя и трезвого реалиста.

«Борьба с элементами садизма — очень серьёзное и важное, но в то же время и тонкое дело. Чаще всего мещанин, ущемлённый в своих эгоистических поползновениях, мстит за это всем, кто попадает от него хоть во временную зависимость. Завистливый негодяй, причиняя зло и горе всем, кому может, пытается так уравнять себя с более работящими и удачливыми людьми».

«Однако многое изменилось даже с тех пор, как я начинал свои первые экспедиции, — сказал Андреев. — Ушли в прошлое отсутствие запоров в деревнях, старые, покинутые, но нетронутые часовенки на русском Севере, древние надписи и изваяния на степных холмах. Теперь почему-то немало людей старается сокрушить, разбить, испакостить не охраняемые ничем, кроме благоговения к человеческому труду и искусству, вещи, до сей поры стоявшие сотни лет.

— Всё тот же признак антисоциальной повреждённой психики, о котором я только что говорил, — сказал Гирин, — чем дальше, тем больше он усиливается не только на Западе, но уже и на Востоке. Всё чаще случаются взрывы самолётов в воздухе, стрельба по невинным ни в чём случайным прохожим, дикая расправа со старинными произведениями искусства, составляющими славу народа...»

Напомним, речь идёт о высказываниях полувековой давности! Нынче описанное стало обыденной повседневностью, рутиной жизни и новостных выпусков со всего света — и нашей родины... На что-то уже и не обращается внимания, настолько мы отвыкли жить в людских условиях. Для всех, кто хотел бы отыскать своеобразный «золотой век» в советском прошлом, придётся признать: корни гнева нынешних россиян, разобщённых внешне и внутренне, лежат за пределами «лихих девяностых» или «предательской перестройки». Уже во времена Ивана Антоновича чередой шли процессы, спустя поколение приведшие к развалу страны...

И по-прежнему (пожалуй, даже ещё более актуальной) остаётся идея создания «дружеских союзов взаимопомощи», как их назвала Сандра. Сейчас их называют горизонтальными связями в обществе и они никак не взаимодействуют с авторитарной вертикалью отчуждённой власти. Вспомнив же образ, пронесённый Ефремовым через весь роман, можем констатировать: вертикаль и горизонталь должны войти в одну плоскость, создать диалектическую структуру системы координат с вектором устремлённости к общему благу и всё повышающейся планкой ответственности и самодисциплины каждого человека, семьи, круга друзей...

«Витаркананда поднял руки к горам, как бы сгоняя их воедино широким жестом.

— Ещё бесконечно много косной, мёртвой материи во вселенной. Крохотными ключами и ручейками текут повсюду отдельные Кармы: на земле, на планетах бесчисленных звёзд. Эти мелкие капли мысли, воли, совершенствования, ручейки духа стекают в огромный океан мировой души. Всё выше становится его уровень, всё неизмеримее — глубина, и прибой этого океана достигнет самых далёких звёзд!»

Примечания

1. Цит. по: Чудинов П.К. Иван Антонович Ефремов. М., 1987. С. 183.

2. http://www.publishing-vak.ru/file/archive-philology-2012-4/2-myznikova.pdf

3. Интересно, что многие ясновидцы (например, Ванга) просят приносить с собой хотя бы кусочек сахара для того, чтобы войти в резонанс и считать необходимую информацию. Это тоже косвенное указание на родство устройства кристалла, человеческой психики и мироздания. Напомним, что Вселенная по Ефремову анизотропна, что противоречит современным физическим данным.

4. Катха-упанишада, III, 14.

5. См., например: Самохвалова В.И. Красота против энтропии. М., 1990.

6. Как уже упоминалось, прототипы супругов Андреевых — супруги-археологи С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

На правах рекламы:

http://sciencedebate2008.com/targetirovannye-sms-rassylki-glavnye-dostoinstva-uslugi/