В. Гаков. «Брешь в твердыне»

«Если». — 2002. — № 7.

Об этой книге писать непросто. Потому что в ней отражена судьба целого поколения. Первого послевоенного и последнего «предспутникового». Поклонники фантастики не просто зачитывались «Туманностью Андромеды» — они мечтали по ней и ею же разочаровывались. Учились реальной жизни, сравнивая ее с утопией Ефремова. Судьбе этой книги, пожалуй, можно позавидовать.

Насколько легче было писать о «Туманности Андромеды» лет десять — пятнадцать назад.

С тех пор многое пересмотрено. Что-то понято. В чем-то мы, надеюсь, разобрались, отказавшись от наивных иллюзий. Да и научная фантастика семимильными шагами ушла вперед, реально грозя оставить роман Ефремова на полке запылившейся классики, на которую все почтительно оглядываются, но взять, перечитать — все руки не доходят.

К счастью, с «Туманностью Андромеды» этого не произошло. Хотя сегодня вряд ли кто станет отстаивать идеи, еще недавно не вызывавшие и тени сомнения...

Сегодня мы отдаем себе отчет в том, что Эра Великого Кольца — скорее символическое братство разумных цивилизаций, нежели эффективный обмен информацией.

Поняли мы и то, что задача «радикального преобразования» человека остается планом утопическим. И чтобы построить описанный в романе мир гармонически развитых личностей, мир расцвета духовности, гуманизма и бескорыстия, нужно для начала где-то отыскать таких людей.

Сейчас, наверное, даже самому последнему идеалисту ясно, что не может быть всеобщей утопии, счастья для всех — единого, по раз и навсегда установленному проекту пусть даже гениального архитектора.

Это главный урок «Туманности Андромеды».

Хотя надо отдать должное и писателю: он оказался мудрее своих бесчисленных толкователей, в потоке дежурных славословий «прозевавших» тревожную ноту. Точнее, одну главу — про Острова Забвения.

Только подумать: в совершенной коммунистической утопии зарезервировано (резервация!) место для тех, кто желает вести себя асоциально, жить по-своему. Это не «добровольные лагеря для диссидентов», как выразился один из западных критиков, скорее — место сбора необычных личностей, не обязательно вызывающих общественное порицание.

Это лишь один пример того, сколько еще скрывает в себе книга Ефремова, в которой критики, философы и социологи вроде все уже разобъяснили до последней строчки.

Почти четверть века над книгой было распростерто незримое табу, охранявшее роман не только от разумной критики, но и от каких бы то ни было иных мнений, отличных от канонизированных. Целая команда бойких самозванцев, считавших себя душеприказчиками покойного автора, подвергала всю выходившую в стране фантастику своего рода идеологическим тестам на лояльность Учителю, делила ее на «ефремовскую» и, соответственно, «антиефремовскую».

История тем более несправедливая, что речь идет о «Туманности Андромеды». Ведь метали в ослушников громы и молнии не именем какой-нибудь конъюнктурной поделки, а книги-подвижницы! Революционной и дерзкой, в свое время взорвавшей сознание молодого поколения и самой поначалу испившей полную чашу того, что испокон веков положено еретичке...

Утопия была написана летом-осенью 1956 года — вслед только что закончившемуся XX съезду партии. И в следующем году отрывки ее опубликовала «Пионерская правда» (чем не свидетельство тогдашнего начальственного отношения к отечественной научной фантастике!); в январском номере сокращенный вариант начал печатать журнал «Техника — молодежи».

А закончилась публикация в ноябре, когда все в мире перевернулось вверх дном. Запуск первого спутника требовал нового взгляда на чересчур раскованные, по мнению многих, фантазии о далеком будущем.

После 4 октября 1957 года мир целиком вступил в свою поистине фантастическую эру. Отныне самые смелые, даже безумные идеи несли ореол осуществимости.

Год Спутника... Этого уже не вырвешь из памяти, так прочно они слились воедино в сознании первых читателей романа: начало космической эры и начало новой советской фантастики.

«Мысль о полете человека в космос, в иные галактики, занимала меня давно, задолго до того, как первый советский спутник вышел на свою орбиту, — вспоминал писатель в статье «На пути к роману «Туманность Андромеды», опубликованной в «Вопросах литературы» в 1961 году. — Однако более реальные очертания эта мысль обрела примерно лет десять назад. Я тогда прочел подряд десятка полтора-два романов современных западных, главным образом американских, фантастов. После этого у меня возникло отчетливое и настойчивое желание дать свою концепцию, свое художественное изображение будущего, противоположное трактовке этих книг, философски и социологически несостоятельных. Таким образом, подтолкнули меня к осуществлению давнего замысла побуждения чисто полемические».

Итак, первоначально роман под рабочим названием «Великое Кольцо» задумывался как произведение космическое. Одно это должно было встревожить теоретиков «ближнего прицела». Тем более решительно выламывался из навязанной традиции масштаб ефремовской фантазии, смело шагнувшей далеко за дозволенные пределы. Но мысли писателя все более занимали картины будущего устройства жизни на Земле — рождалась утопия. О таком жанре советский читатель, десятилетиями отлученный не только от западной литературы и философской мысли, но и от лучших образцов отечественной, просто забыл!

Тем не менее рождалась утопия не в «культурном вакууме». Автор вспоминал, что главным образом отталкивался от знаменитого романа Герберта Уэллса «Люди как боги». Правда, о многих других, не всегда явных, источниках умолчал. А ведь в «Туманности Андромеды» (как и в других книгах Ефремова, составивших на редкость цельное, единым образом организованное творчество) слышны отголоски многих учений и теорий. Работы французских философов — утописта Фурье и Тейяра де Шардена, русских — Чернышевского, Вернадского, Николая Федорова, научно-философское творчество великих естествоиспытателей Сеченова и Мечникова; создателей психоанализа Фрейда и Юнга, не говоря уже о философском наследии античности и древнего востока. И конечно, произведения западной научной фантастики, которую Ефремов знал в те годы, как никто другой.

Однако от американской фантастики Ефремов только оттолкнулся, как от подброшенного аргумента в споре — и уверенно пошел дальше. Его серьезно заинтересовали люди будущего. Образы, характеры, психология — словом, то, что как раз менее всего удавалось фантастам.

«Когда я пишу своих героев, — говорил он, — я убежден, что эти люди — продукт совершенно другого общества. Их горе не наше горе, их радости не наши радости. Следовательно, они могут в чем-то показаться непонятными, странными, неестественными... В данном случае я говорю о принципе, о подходе, о специфике. Если герои в чем-то кажутся искусственными, схематическими, абстрактными, в этом, наверное, сказались недостатки писательского мастерства. Но принцип правилен».

Попытка Ефремову не вполне удалась, хотя его смелости (при всей критике, чаще справедливой, в адрес его персонажей) не перестаешь удивляться и сегодня.

Автор хотел отнести действие романа на три тысячи лет, но потом оптимистично ограничился XXX столетием. Говорить о каких-то точных временных привязках бессмысленно — это утопия, ее координаты скорее философского свойства, нежели пространственно-временные. «При доработке романа я сократил намеченный сначала срок на тысячелетие, — сообщал автор в предисловии к первому изданию. — Но запуск искусственных спутников Земли подсказывает мне, что события романа могли бы совершиться еще раньше. Поэтому все определенные даты в «Туманности Андромеды» изменены на такие, в которые сам читатель вложит свое понимание и предчувствие перемен».

То, что это не совсем «роман о будущем», легко прочитывается в книге — если постоянно помнить, кто писал и когда.

Современное автору настоящее просто не могло органично перейти в прекрасное грядущее. Невозможно построить общество, нарисованное в романе, из окружавшего писателя «человеческого материала». Поэтому он выделил лишь некоторые желательные тенденции и приметы настоящего; остальные же как бы отмерли на дальних подступах к Утопии.

Примеров можно привести множество.

Росла, крепла разбуженная хрущевской «оттепелью» молодая интеллигенция, и вот в будущем по Ефремову все поголовно — интеллигенция! «Жизнь людей той эпохи окажется заполненной до краев: они все время будут увлечены интересной работой, многообразной интеллектуальной и физической деятельностью. Это избавит их от праздности, от постыднейшей необходимости как-нибудь «убить время». Наоборот — им будет чертовски не хватать времени!»

Чуть только начал приподниматься «железный занавес» — и вот граждане Утопии, на зависть современникам Ефремова, свободны в выборе работы и места жительства.

А стоило открыться первым засовам на глухих воротах в Историю (потекла тонкая струйка информации о прежде неведомых людях, событиях, книгах) — и ефремовская утопия оказалась насквозь проникнута духом историзма. Ритуалы, учения и даже некоторые предрассудки прошлого восстановлены в полной мере и почитаются утопийцами!

Многое из этого бдительно разглядели уже первые читатели.

Рецензии пошли не сразу — спадала первая волна хрущевской «оттепели», и тем, кто мог бы выстрелить по дерзкой книжке, было в тот момент не до фантастики. Но спустя год после первого книжного издания — началось!

Застрельщиком травли выступил орган неожиданный — «Промышленно-экономическая газета», обвинившая автора первой советской утопии нового времени в... утопизме! И во многом другом, о чем сегодня и вспоминать-то неловко... Но вот что любопытно: среди обычной проработочной демагогии встречаются откровения, свидетельствующие, что загонщики этой облавы кое-что в романе поняли.

А где же в этом будущем место рабочему классу? — грозно вопрошали хранители устоев. Хотя о «стирании граней», помнится, грезили и классики марксизма, но то — теория, абстракция... Будущее «овеществленное», данное в художественных образах, растиражированное для миллионов читателей, произвело неприятное впечатление на читателей единичных. Какой-то неуютной, понимаешь, выглядит утопия, в которой не нашлось места не только гегемону, но и тем, кто столь успешно навострился вещать от его имени...

Тем не менее в то время утопию Ефремова счастливо отстояли. А дальше... Дальше произошло самое неприятное, что только могут учинить еретику: его канонизировали.

Кто-то сообразил поднять роман на щит как безусловный и беспрекословный пример для подражания. Ведь аккурат ко времени громогласно прозвучало торжественное обещание построить коммунизм при жизни «нынешнего поколения советских людей». И роман-утопия неожиданно оказался в струе, а его автор был объявлен прижизненным классиком.

Хотя на «больной вопрос» автор все же не ответил: а как будет совершаться переход от общества, во многом несовершенного, к утопии?

В чем причина этого странного умолчания?

Можно лишь строить версии. Мне кажется, Иван Антонович исходил прежде всего из того, что человечество заслужило счастливое будущее. Ведь писал он именно утопию, а не научно-фантастический, футурологический роман. Его книга — это некий «внекоординатный» философский итог эволюции человечества. Когда это произойдет и как удастся человечеству отряхнуть прах прошлых грехов, вопрос следующий; ставить его тогда, в конце 50-х, было не только преждевременно, но и небезопасно.

Что же касается современности, то над ее проблемами задумывался и писатель. Иначе не появился бы в 1970 году его последний фантастический роман-антиутопия «Час Быка». Анализ его уведет нас слишком далеко, но одно несомненно: подобное произведение, которое быстро раскусили те, против кого оно было направлено, могло быть написано только автором «Туманности Андромеды»!

Ефремов нашел в себе мужество критически отнестись к грезам тринадцатилетней давности. И, не отказавшись от своих идей и взглядов, также честно сообщить читателю о мучивших тревогах и сомнениях.

Сегодня у нас есть все основания подвергнуть оба произведения пристрастному анализу — поводов более чем достаточно. Но в истории литературы невозможно замолчать бесспорное писательское достижение Ивана Антоновича Ефремова, его поразительный «дуплет».

Ведь по сей день он остается автором самой значительной и масштабной утопии и в то же время — самой значительной и масштабной антиутопии в советской фантастике.

Долгие годы писатель сражался с болезнью: строгим режимом, концентрацией умственных усилий только на главном. Он не участвовал в суетных литературных перебранках, и дни жизни были расписаны у него по минутам. Каждую новую книгу создавал как последнюю — боялся не успеть.

4 октября 1972 года торжественно отмечалось 15-летие Космической эры. А на следующий день советская фантастика прощалась с человеком, который открыл — тогда же, 15 лет назад — вероятно, самую звездную из ее страниц.

Прощались с Ефремовым скромно, без помпы — у сильных мира сего уже накопилось глухое раздражение против «фантастической правды» его «Часа Быка» (на книгу к тому времени запрещено было ссылаться даже в официальном некрологе — будто и не существовало ее вовсе). А сразу после похорон разыгрался непристойный фарс, обстоятельства и, самое главное, причина которого теперь уже, видимо, так и останутся тайной: в квартиру покойного нагрянули с обыском сотрудники КГБ. Что искали, по чьему навету — вдове и друзьям писателя не сообщено, насколько мне известно, и по сей день.

После этого само имя вчерашнего классика получило в инстанциях статус «персоны нон грата»...

Что оставалось неизменным все эти трудные годы — до начала девяностых, — так это неувядавшая популярность «Туманности Андромеды». Хотя и с популярностью все обстояло загадочно и совсем не хрестоматийно.

В 60-е годы это была признанная классика советской научной фантастики, путеводный маяк, эталон и камертон для всякого вступавшего в фантастическую литературу. А затем началось нечто странное. В середине 70-х, когда был дан старт фронтальной «зачистки» отечественной фантастики и позже, когда по ней ударили пушки главного калибра, имя покойного Ефремова и его утопии не раз звучало в разгромных рецензиях-приговорах — адресованных, правда, не самому автору. Особенно усердствовали в наклеивании ярлыков типа «антиефремовская струя в советской фантастике» те, кто пришел в издательство «Молодая гвардия».

В той духовной обстановке, которая к середине 80-х создалась в издательстве (с частым поминанием всуе имени классика), его «Туманность Андромеды» хотя и переиздавалась огромными тиражами, но смотрелась, честно говоря, странно.

Ну ладно, Дар Ветер — наш, славянин, родная русская душа. Веда Конг — похоже, тоже из близких по крови ариев. Ну, а всякие там Рены Бозы, Эрги Нооры — они-то каких кровей? Уж не из проклятого ли безродного племени, не дававшего покоя новоявленным «славяно-ариям»... А один из «начальников» в ефремовской утопии — так тот вообще, прости Господи, черен, как квадрат Малевича! И вообще: что это за светлое будущее — без крови и почвы, границ и наций, лаптей и щец, родимых берез и церковных погостов?

Шутки шутками, но во времена медвежьего нашествия на «Молодую гвардию» доносы-приговоры на авторов посылались в соответствующие инстанции и за меньшее. Ефремова же печатали и прославляли, словно не замечая, что и его мир будущего все больше напрашивается на оргвыводы и кадровые решения.

И уж совсем невероятной была реакция на творчество писателя со стороны монолитной группы фанатов, которых тогда называли «ефремистами». Это были молодые и не очень люди, технари и гуманитарии, воспринявшие слова Учителя не как догму, а как руководство к действию. Они деловито начали создавать кружки по углубленному изучению его Книги и творческому претворению ее в жизнь.

В «Молодой гвардии» их сначала всячески привечали и ставили в пример другим фанатам, начитавшимся Стругацких и прочих. Но быстро спохватившись, постарались спровадить. К тому времени на самом верху уже были утверждены планы окончательного разгрома «не нашей» фантастики и ее подрывных центров — КЛФ. В этой ситуации организованные группы чудаков-идеалистов, всерьез и целенаправленно решивших строить светлое будущее по Ефремову — без национальной розни, ксенофобии, несвободы и единомыслия, — откровенно путались под ногами, дискредитируя своим присутствием план намеченной операции.

Мое собственное отношение к этой книге разительно менялось со временем, порой выделывая сложные кульбиты, но уважительное удивление не покидало никогда.

Ведь как ни относись к роману, без него не мыслима советская фантастика. Лучшие ее произведения, правда, родились как раз в спорах с утопией; и при всем колоссальном авторитете Ефремова никто из шедших следом тропы учителя не выбрал, предпочитая торить собственную. Однако значения ефремовского романа это никак не умаляет.

Гете как-то сказал: «Смелые мысли играют роль передовых шашек в игре; они гибнут, но обеспечивают победу». Книга Ефремова пробила стену. А действия тарана никогда, ни в какие времена не отличались изяществом; однако благодаря ему обычно успешно завершался приступ. Главное — проделать брешь в твердыне. В образовавшийся пролом хлынули боевые порядки молодой советской фантастики. Пошел отсчет ее времени.

На правах рекламы:

http://housekvar.ru/poleznoe/trotuarnaya-plitka-dlya-dachi-dostoinstva-i-vybor.html