Е.А. Мызникова. «Научно-художественный синтез в творчестве И. Ефремова»

Во всех, почти без исключения, источниках, в которых представлена биография Ефремова, он заявлен одновременно как писатель-фантаст и ученый-палеонтолог. И.М. Зорич в статье «Феномен Ефремова» отмечает, что научное наследие «позволяет причислить его к выдающимся ученым, а литературное наследие — к выдающимся писателям. Уникальный синтез!» [6. с. 92].

Э. Олсон, коллега и друг И. Ефремова, также обращает внимание на необычное сочетание качеств: «Scientist, philosopher, writer and Russian to the core, Professor Ivan Antonovich Efremov seemed to me a unique phenomenon in a society where such a free, imaginative spirit had no business to be» [8, с. 97]. Эта точка зрения особо важна, поскольку она дает оценку Ефремова в контексте советской эпохи и сточки зрения представителя Запада.

Своеобразие личности и творчества Ефремова во многом объясняет необычность его биографии, уникальность опыта ученого-естествоиспытателя и путешественника-исследователя. Практически четверть века он возглавлял исследования по древнейшим наземным позвоночным в СССР. Он оставил блестящие, до сих пор не утратившие значения научные труды, основал новую отрасль палеонтологии — тафономию, провел выдающуюся по масштабам, результатам и научному значению экспедицию в Гоби, вошел в плеяду известнейших исследователей Центральной Азии, участвовал в освоении Сибири и Дальнего Востока-был первопроходцем на трассе БАМ, прокладывал новые пути в советской научной фантастике и оказался в числе лучших фантастов мира [7, с. 177].

В литературу он пришел состоявшейся личностью и известным ученым — доктором биологических наук и профессором палеонтологии. К моменту выхода первого сборника рассказов он опубликовал около пятидесяти научных работ.

Иван Ефремов относится к числу писателей, получивших признание еще при жизни. Это тот редкий случай, когда человек оставляет значительный след сразу в нескольких областях знания: палеонтологии, геологии, культурологии, литературе.

Интеграция методов-это, пожалуй, самая очевидная и неотъемлемая черта научной фантастики. Во многом это связано с особенностью личности автора фантастического текста — как правило, в этом качестве выступает представитель технических или естественнонаучных специальностей, причем, зачастую не просто имеющий такого рода образование, но и достигший в той или иной области научно значимых результатов. Мировая литература знает немало подобных примеров. Помимо исследуемого нами автора, науку и беллетристику совмещали В.А. Обручев (географ и геолог), А.П. Казанцев (инженер, изобретатель), Борис Стругацкий (астрофизик), Л. Диллард (физик-ядерщик), А. Азимов (биохимик), Ф. Хойл (астрофизик), Л. Инфельд (физик-теоретик, сподвижник Эйнштейна), Н. Винер (основатель кибернетики), А. Кларк (астроном и крупный популяризатор науки). Это далеко не полный список писателей-ученых, отдавших немало сил научной фантастике.

Они исходят из строгого знания законов, в своих художественных текстах зачастую реализуют научные гипотезы. Не изживая в себе ученых и не имея под рукой научных инструментов, они во многом действуют по аналогии. Это влияет и на содержание, и на структуру, и на поэтику фантастических текстов, в которых с разной степенью успешности взаимодействуют как общелитературные, так и специфические для фантастики средства. Поэтому поэтика фантастики кажется более отвлеченной, и если «реалистическая образность вытекает из более или менее обыденных ситуаций, то образность фантастики родственна логическому языку науки, хотя и не тождественна ему» [3]. Художественный арсенал фантастики — не общелитературная поэтика пониженного качества, а принципиально иные элементы, рассчитанные на иное восприятие.

Фантастический текст основан на логике научных понятий. Отсюда такие особенности фантастики, как особый выбор темы, повышенная необходимость в динамичности сюжета, изобилие научных терминов (в том числе, окказионального свойства), особый тип персонажа, который в большей степени идея типа, чем сам тип, или, как вариант, «больше схема психологического состояния, чем само состояние» [3]. В этом же ряду такая специфическая черта фантастического произведения, как наличие прогноза, или иначе, научной догадки, гипотезы — того, что до появления научной фантастики не было присуще ни художественной литературе, ни искусству в целом. При этом момент предвидения присущ всей литературе социалистического реализма, который сознательно включает оценку настоящего с высоты будущего. Для советской научной фантастики будущее не только критерий, но и центральный объект изображения. Даже в том случае, когда действие происходит в настоящем или в прошлом, речь зачастую идет об идеях, изобретениях и о людях будущего.

По мнению А.Ф. Бритикова, в своих предвосхищениях научная фантастика не владела каким-то философским камнем, а шла несколько иным путем, чем наука. Последовательно-логическое движение научной мысли со ступени на ступень научная фантастика дополнила свободной художественной ассоциацией.

Что касается Ефремова, следует отметить, что существует ряд причин, побудивших Ефремова заняться литературным творчеством. В ряду объективных, или внешних, причин — избыток свободного времени. Во время одной из экспедиций в Среднюю Азию он заболел «странной болезнью», возвращающейся раз в пять лет. Когда болезнь возобновлялась, Ефремов на месяцы выбывал из строя и был вынужден лежать. Однажды в этих условиях он и начал «придумывать свои рассказы» [5. с. 188—189] В одном из интервью Ефремов вспоминает начальный период своего творческого пути после публикации первого сборника рассказов «Пять румбов»: «И тут все завертелось, словно я вытащил счастливый билет или произнес слова: «Сезам, отворись!»<...> Неожиданно для самого себя я стал писателем» [5, с. 191].

1943—1944 годы для Ефремова оказались очень продуктивными. За достаточно короткий срок он написал 15 рассказов, что наталкивает на мысль о том, что идеи для этих произведений были к тому моменту выношены, сформулированы и воплощены в художественной форме отнюдь не от одного только избытка свободного времени.

Ефремов не просто пришел в литературу большим ученым. Он привнес в свою художественную методологию методы палеонтологии, главный из которых — эволюционный. Таким образом, художественный метод Ефремова имеет научные корни. Можно предположить, что художественность изначально он стал использовать для того, чтобы делать такие научные допущения, которые наука того времени не принимала за неимением весомых и авторитетных доказательств. Как показала научная практика Ефремова, этим грешила не только советская наука, но и западная. В одном из интервью он рассказывал: «Еще будучи совсем молодым ученым, я поставил вопрос о необходимости исследования дна океанов. Написал об этом в солидный научный журнал. И через некоторое время получил ответ, подписанный известным специалистом по морской геологии Отто Пратье. Он писал, что статья господина Ефремова абсолютно фантастична. Никаких минералов со дна добыть нельзя. Дно океана не имеет рельефа. Оно совершенно плоское и покрыто толстым слоем осадков. Так меня, мальчишку, он уничтожил. Статья не была опубликована. А теперь мы знаем, что на дне есть и хребты, и ущелья, и открытые выходы пород...» [1].

Можно предположить, что научное прогнозирование — это одна из целей его первых рассказов. Затем Ефремов увлекается и уже безо всякой оглядки на научную бюрократию создает такие художественные произведения, которые отражают его подлинное мировоззрение. Логично сказать, что он наукообразил литературу и представлял в своих произведениях эстетическую сторону науки. Этот способ давал возможность бороться с научной бюрократией. Он представлял научные идеи широкой читательской аудитории в виде художественных образов. Точно так же в своих футурологических текстах он не выдумывал будущее, а формировал его на основе знаний. Он прогнозировал, зная законы развития живой и неживой материи, духовной и материальной культуры. С этой точки зрения Ефремов-ученый-альтруист, который бескорыстно делился своими идеями, не преследуя ни личную славу, ни обогащение. Таким образом, идеи о людях будущего, равных между собой, исходят из особенностей личности Ефремова и подтверждаются ею. Подтверждается это и текстами, в большинстве из которых автор присутствует под видом одного или даже нескольких персонажей (Иван Гирин, Дар Ветер и т. д.).

Точно так же, как он прогнозировал явления и события, он осуществил прогноз и собственной литературной эволюции. Иными словами, он создал закон этой эволюции, по которому и развивалось его творчество. Ранние рассказы в сжатом виде содержат значительную часть тем и идей позднего творчества, главная из которых — это совершенство как результат эволюции, чего бы это ни касалось: развития материи или развития духа. Одна из особенностей эволюции творчества Ефремова состоит в том, что первые тексты являются как бы генетической базой для более позднего, романного творчества.

Наука, которая породила большого ученого и писателя-фантаста Ефремова, имеет свою специфику, выявление которой во многом помогает понять мировоззрение и некоторые особенности его литературно творчества.

Палеонтология находится на границе двух наук-биологии и геологии, которые до того, как Ефремов заложил основы тафономии, механически разводились. Он же совместил обе стороны палеонтологии.

Палеонтолог должен быть геологом, биологом, анатомом, археологом. Среди писателей-ученых много таких, которые выбирают чистую футурологию. Произведения Ефремова в этом смысле очень разнообразны: в них затронуты как вопросы футурологии, таки проблемы геологии («Путями старых горняков»), биологии («Бухта радужных струй»), палеонтологии («Тень минувшего»), истории («Таис Афинская»), психологии («Лезвие бритвы») и др. Это обличает в нем человека универсального ума и энциклопедических знаний.

Ефремов чувствовал узость науки как таковой. Кроме того, палеонтология — наука преимущественно практического толка. В этом смысле художественная литература стала для Ефремова областью приложения теоретических знаний, возможностью свободно теоретизировать с максимальными допущениями и таким способом воссоздать некий мир без границ.

Палеонтология обладает еще одной существенной особенностью — она образует особую связь между временем и пространством, которая уже изначально, до попадания в произведение литературы, имеет специфический, почти художественный характер: через анализ останков ископаемых, через пространственные условия их залегания восстанавливается картина прошлого. Это путешествие во времени через анализ пространства. Е. Брандис и В. Дмитриевский делают особый акцент на связи Ефремова с палеонтологией и отмечают, что именно палеонтология приучила его «мыслить гигантскими временными категориями» [2, с. 20].

Палеонтологи используют классический подход к геологическому времени, при котором даты как таковые или даты в обычном смысле слова фактически отсутствуют, определяется только последовательность событий. Под «гигантскими временными категориями» понимаются отрезки геологического времени: эры, периоды (подразделения эр) и эпохи (подразделения периодов). В связи с этим, нельзя не сказать о том, что именно этими временными категориями мыслит Ефремов-автор футурологических романов «Туманность Андромеды» и «Час Быка»: Эра Разобщенного Мира, Эра Мирового Воссоединения, Эра Общего Труда, Эра Великого Кольца («Туманность Андромеды»), Эра Встретившихся Рук («Час Быка»).

Ефремов был знатоком времени. Во многом, именно этим объясняется еще одна специфическая черта его творчества — действие в произведениях чаще происходит в прошлом («Путешествие Баурджеда», «На краю Ойкумены», «Таис Афинская») или в будущем («Пять картин», «Сердце Змеи», «Звездные корабли», «Туманность Андромеды», «Час Быка»). Настоящее же, которое и без того в художественном тексте очень условно, получает еще большую условность в его рассказах и романе «Лезвие бритвы».

В рассказах настоящее всегда является лишь отправным пунктом для «путешествия» в прошлое. Это встреча двух кораблей из рассказа «Встреча над Тускаророй» в 1926 году, необходимая для восстановления истории капитана Джессельтона и его корабля, затонувшего в 1793 году. Встреча геолога Канина со старым штейгером Поленовым в 1929 году для рассказа о секретах старых мастеров и истории Андрея Шаврина и его побега в Австралию (в первом издании рассказ, в Самару — в последующих). Научно-исследовательская экспедиция в гольцовую тундру в 1935 году, завершившаяся «путешествием» к истокам человеческой цивилизации.

Эпоха динозавров длилась 200 миллионов лет. Это космическая величина. Уйдя далеко в прошлое через науку, через литературу Ефремов ушел в далекое будущее. Как по нескольким костям палеонтолог способен восстановить внешность и даже поведение древнего животного, так и применительно ко многим другим явлениям поступал Ефремов: он понимал настоящее, и на этой основе конструировал будущее. Правда, в этом смысле интересы Ефремова со временем сильно сместились в область духовной культуры и человековедения в широком смысле этого слова.

В связи с осмыслением проблемы времени заметим также, что Ефремов — один из немногих фантастов, не только заинтересованный историей прошлого, но и создавший ряд художественных произведений в жанре исторического романа («Путешествие Баурджеда», «На краю Ойкумены», «Таис Афинская»).

Кроме того, палеонтология занимается изучением окаменелостей — по сути, застывшей жизни. Это тоже находит отражение в творчестве Ефремова через так называемый «эффект остановленного времени». Особенно выразительно это описывается им при изображении пустыни в рассказе «Олгой-Хорхой». Специфика пространства состоит в том, что в нем царят безмолвие, мертвенность, неподвижность и однообразие: «Включая передачу, я бросил последний взгляд на это, ничем не отличавшееся от всей пустыни место» [4, с. 102].

Функцию стоп-кадра выполняют и такие объекты, как штольни в рассказе «Путями старых горняков» и музей парусника «Катти-Сарк» в одноименном рассказе — застывшая история мастерства горняков и кораблестроителей.

Обращает на себя внимание и желание Ефремова запечатлеть красоту природы («Озеро Горных Духов»), женскую красоту («Эллинский секрет», «Лезвие бритвы», «Таис Афинская») или подвиг человека («Час Быка») на картине или в скульптуре. А рассказ «Тень минувшего» представляет из себя своеобразную фантазию на тему способности природы без участия человека делать отпечатки прошлого.

Как ценность настоящего для палеонтологии состоит в его способности воссоздать видимость прошлого, так ценность прошлого для литературы состоит в его способности истолковать настоящее, а их сравнение позволило, силой ефремовского интеллекта, сформировать особый метод, который дал возможность прогнозировать будущее и диагностировать его проблемы («Туманность Андромеды», «Час Быка»).

Таким образом, через осмысление характера палеонтологии как науки, понимание взаимоотношений научной и художественной составляющих в творчестве И. Ефремова мы приблизились к обоснованию выдвинутой нами гипотезы о научно-философском эволюционизме как индивидуальном художественном методе писателя. Возможно, эволюционный подход к описанию и пониманию различных явлений материального и духовного мира стал одним из основных элементов влияния палеонтологии как науки на художественное творчество в границах сознания Ивана Ефремова. Этот подход реализовался не только в тематическом отношении или в особом понимании и ощущении времени и пространства, но стал своего рода механизмом личного творческого развития автора и основой для создания творческого метода, реализованного в границах художественного наследия Ивана Ефремова.

Литература

1. Боровишкин, Э.Н. Иван Антонович Ефремов [Электронный ресурс] / Э.И. Боровишкин, Г.М. Гречко // Земля и Вселенная. — 1977. — № 5. — Режим доступа: http://www.i-efremov.ru/about/EandU.htm.

2. Брандис, Е.П. Через горы времени [Текст]/Е. П. Брандис, В.И. Дмитриевский. — М.; Л., 1963.

3. Бритиков, А.Ф. Русский советский научно-фантастический роман [Электронный ресурс] / А.Ф. Бритиков. — Л., 1970. — Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/71949/read.

4. Ефремов, И. Пять румбов [Текст] / И. Ефремов. — М., 1944.

5. Жизнь ученого и писателя [Текст] / интервью с И. Ефремовым // Вопр. литературы. — 1978. — № 2. — С. 187—208.

6. Зорич, И.М. Феномен Ефремова [Текст] // Наука в СССР. — 1990 — № 3. — С. 88—93.