Глава четвертая. Моя Африка
Африка в жизни и творчестве Ефремова. — Замысел «Великой Дуги». — «Путешествие Баурджеда». — Деспотический Египет Древнего царства. — Открытие большого мира. — Рассказ о путешествии. — Уахенеб и восстание рабов. — «На краю Ойкумены». — Символическое значение геммы. — Приключения Пандиона. — Воспитание его характера. — Тема родины. — Образы Кидого и Нави. — Тема великого братства. — Формирование Пандиона как художника. — Загадки древней истории и гипотезы Ефремова. — «Адское пламя». — «Афанеор, дочь Ахархеллена».
Обращение Ефремова к исторической теме было подготовлено его профессиональным интересом не только к далекому прошлому Земли, но и к истокам человеческой цивилизации. Читателям, полюбившим Ефремова как фантаста, могло показаться странным и неожиданным появление «Великой Дуги».
Но по существу Ефремов остается фантастом и в исторических повестях, поскольку художественный домысел преобладает над зарегистрированными фактами, относящимися к такому-то периоду Древнего египетского царства или Эллады эпохи формирования классического античного общества. Реконструкция воображаемой картины, намеченной археологами и историками древнего мира, сближает исторические повести Ефремова с произведениями научной фантастики. Но как бы ни был велик в данном случае авторский домысел, он не вступает в противоречие с научной достоверностью.
Мы не раз говорили об историзме мышления Ефремова. Еще в детские годы он читал и перечитывал исторические романы Загоскина, Лажечникова, Вальтера Скотта, Эберса, Конан-Дойла. Великолепное преподавание истории таким знатоком своего предмета, каким был профессор А.И. Андреев, и знакомство с историческим материализмом в школе и в университете направило эти интересы в осознанное русло. Став впоследствии расшифровщиком геологической летописи, Ефремов никогда не забывал и о летописях народов Земли. Он просто не представлял себе, как можно жить и работать, не увлекаясь историей.
Что же касается устойчивого интереса именно к Африке — месту действия его исторических повестей, то объясняется это многими причинами. Первоначальным толчком, несомненно, послужило знакомство подростка с романами Хаггарда, в которых далекая страна предстает прежде всего с экзотической стороны, как кладезь неразгаданных тайн и романтических приключений. А затем, в годы юности, появились уже целенаправленные географические пристрастия. Ефремов, подобно одному из своих героев, Балабину, бредил малоисследованным Черным материком, «мечтал о залитых солнцем саваннах с широкими кронами одиноких деревьев, о громадных озерах, о таинственных лесах Кении, о сухих плоскогорьях Южной Африки». Географические интересы переплетались с историческими. Тут помогло н знакомство с романами Георга Эберса, «открывшими» будущему писателю древний Египет.
В разные периоды отношение к Африке менялось, но она никогда не выходила из сознания Ефремова. Для палеонтолога и геолога этот континент представляет исключительный интерес, как малоизученный осколок минувших времен, где и животные, и растения хранят в себе черты далекого прошлого планеты.
Южная Африка — подлинная палеонтологическая сокровищница. Ведь там были открыты горизонты древней жизни и огромное количество самых странных, самых загадочных, самых удивительных пресмыкающихся пермского периода. Африка, как предполагают многие ученые, была и местом возникновения первого человека. На ее территории обнаруживаются следы очень древних и еще не изученных цивилизаций.
— Для меня, — говорил Ефремов, — всегда звучит старое римское изречение, принадлежащее Плинию: «Ex Africa semper aliquid novi» — «Из Африки — всегда что-нибудь новое». И оно всегда оправдывалось: палеонтологические, географические, исторические открытия следуют там одно за другим. Вот почему у меня возникло стремление познать и ощутить прошлое посредством пейзажей, животных, растений и, наконец, людей Африки, как ключей к воссозданию ретроспективной, но живой картины ушедшего мира...
И конечно, человек с таким обостренным восприятием исторического процесса не мог ограничиться бесстрастным описательством. Он познаёт историю в движении, стараясь найти даже в очень далеком прошлом те звенья, которые связывают цепь времен. Протест против всяческой деспотии и подавления личности, в каких бы формах они ни выражались, и лег в основу идейного содержания «Великой Дуги» — дилогии, состоящей из повестей «Путешествие Баурджеда» и «На краю Ойкумены». Создавая эти произведения, писатель думал не только о древнем прошлом, но и о настоящем и будущем Африки, думал не только об исторических судьбах Черного материка, но и о судьбах других народов. И сейчас, когда перечитываешь «Путешествие Баурджеда», становится понятно, почему эта вещь не могла быть своевременно напечатана...
Поначалу Ефремов предполагал написать трилогию, заключительная часть которой наметилась в прологе к повести «На краю Ойкумены». Однако произведение и без того приняло законченную форму, и третья часть так и не была написана.
В «Великой Дуге» писатель оспаривает общепринятое мнение о неподвижности географических границ древнего мира.
Еще со школьных лет в нашей памяти остаются карты Земли по представлениям Гомера и Геродота. Как узок был этот мир, ограниченный сравнительно небольшими пространствами, прилегающими к бассейну Средиземного моря! А дальше лежали неведомые сказочные страны, охваченные великой дугой океана... И популярные истории географических открытий начинались обычно с путешествий Ганнона Карфагенского и Геродота, совершенных в VI—V веках до н.э. Но еще задолго до этих прославленных путешественников внесли свой вклад в расширение границ познанного мира народы древнего Востока.
Об одном из таких забытых путешествий, относящихся к Древнему царству древнего Египта, и рассказывается в повести «Путешествие Баурджеда».
Строго придерживаясь исторических данных, автор сознательно допускает временное смещение: плавание Баурджеда в полулегендарную страну Пунт (по-видимому, на побережье Аденского залива) и еще южнее — к берегам реки Замбези — перенесено ко времени фараона Джедефры (IV династия). На самом же деле оно имело место позже, при фараоне V династии Сахуре, то есть спустя 100—120 лет. Таким образом, действие происходит в XXIX веке до н.э. Историкам известно, что египтяне уже в те времена отправляли экспедиции на поиски страны Пунт.
Необъятный мир видится глазами знатного египтянина, для которого вся Земля ограничивалась до путешествия страной Та-Кем — «Большим домом» фараона.
В повести «На краю Ойкумены» события приурочены к Новому царству древнего Египта, то есть примерно к XI—X векам до н.э.
После путешествия Баурджеда прошло уже 2000 лет. Географические границы мира расширились. Египет и экваториальная Африка изображаются теперь через восприятие греческого юноши, скульптора Пандиона.
Уроженец Энниады, одной из областей северной Греции, он отправляется на остров Крит, терпит много злоключений, попадает в рабство к фараону, а затем с группой бывших невольников проделывает неимоверно трудный переход через весь Черный материк, с востока на запад.
В этой повести не только раздвигаются пределы населенной земли — Ойкумены, но и приходят в тесное соприкосновение представители разных народов, разделенных, казалось бы, совершенно непреодолимыми расстояниями.
— Мне хотелось написать о культуре древнего Египта и Эллады и вместе с тем об искусстве этих стран, — говорил нам Ефремов, — ибо культура неотъемлема от искусства, которое в древности играло, пожалуй, большую роль в жизни общества, чем теперь. Египет и Эллада даны в противопоставлении. Египет — страна замкнутая, косная, стонущая под бременем деспотической власти. Эллада — страна открытая, жизнелюбивая, с широким кругозором.
Для развития моего самосознания исключительно велико было значение Эллады и эллинской культуры. Ни один народ в мире не выразил себя так полно и свободно в своем искусстве. Это первая в истории человечества культура, для которой в период ее расцвета характерно увлечение эмоциональной жизнью человека — гораздо больше в сторону эроса, чем религии, что резко отличает ее от древнеегипетской религиозной культуры. Последняя была унаследована от неолита и даже палеолита. Египетские зверобоги не утратили первобытной суровости. Их создавали бродячие охотники, хорошо знакомые с повадками зверей. Охотничьей религии, унаследованной от глубокой древности, был придан философский смысл. Кроме того, впервые от «сотворения мира» религия стала в Египте фактором государственного значения.
А вот в Элладе все сложилось иначе. Открытой, незамкнутой стране не требовалось такого сложного государственного устройства, такой системы различных запретов и строжайшей регламентации. Культура эллинов эмоциональна, их отношение к любви поэтично, и недаром Эллада играла такую роль в последующем развитии общечеловеческой культуры. Эллада пленяет свежестью и полнотой чувств, и отношение к ней не может измениться...
Семь лет продолжались беспримерные странствия Баурджеда, казначея фараона Джедефры. Отважные путешественники были забыты теми, кто их послал на поиски неведомых земель, лежащих еще дальше страны Пунт, у берегов Великой Дуги. На смену Джедефре, убитому жрецами бога солнца Ра, пришел его брат, мрачный, жестокий фараон Хафра.
«Снова все силы Черной Земли были собраны для постройки второй гигантской пирамиды, подобной пирамиде Хуфу (Хеопса). Но и этого уже было мало для единого средоточения всей мощи государства, которое представлял собою фараон». Не довольствуясь сооружением пирамиды, он решил увековечить себя в образе гигантского сфинкса, вырубленного из цельной скалы.
Потому так холодно и подозрительно встретил Хафра некстати вернувшегося Баурджеда и, выслушав его рассказ о далеких странах, приказал уничтожить путевые записи, отправить его спутников на далекие окраины Та-Кем, а самому Баурджеду — забыть навсегда все, что он видел.
И когда верховный жрец Тота, древнего бога знания, письма и искусства, спрятал Баурджеда от глаз мстительного фараона в храме, путешественник отдал жрецу самое дорогое, что сберег для себя на память о сияющей дали Великой Дуги, — «плоский обломок камня, величиной с наконечник копья, с округлыми краями. Камень был тверд, чрезвычайно чист и прозрачен, и его голубовато-зеленый цвет был неописуемо радостен, светел и глубок, с теплым оттенком прозрачного вина».
Этот необыкновенный камень словно воплощает в себе познание красоты бесконечно многообразного мира, открывшегося Баурджеду, и становится символом свободных исканий разума. Вместе с тем чудесный камень служит и связующим звеном между обеими частями дилогии.
Все герои Ефремова, независимо от того, когда они живут и действуют, всегда обгоняют свое время. Наделенные ищущим, пытливым умом, они устремляются к новому и неизведанному, и в этом вечном поиске писатель видит назначение человека.
Поиск — самое радостное ощущение бытия. Отсюда весь прогресс, начиная с палеолита, когда уровень мозга определялся поиском пищи. Человеческий мозг не может не искать и всегда будет искать. Человек всегда будет стремиться к новому и не успокоится на достигнутом. Эстафета труда и мысли протягивается через длинную цепь веков. И как это, на первый взгляд, ни парадоксально, герои Ефремова, пришедшие к нам из древнего Египта, связаны незримыми нитями не только с палеонтологами и геологами из «Рассказов о необыкновенном», но и с людьми далекого будущего из «Туманности Андромеды». Все они искатели!
Обращаясь к давно минувшим временам, Ефремов не ограничивает свою задачу воссозданием застывшего исторического декорума, подробнейшими археологическими описаниями деталей обстановки и быта, как это делал в своих египетских романах Георг Эберс.
Главное в повести — изображение подвига человека, принесшего современникам новые знания и расширившего их представления о мире.
И, несмотря на приказ фараона «все забыть», «песня-сказание, порожденная душой народа, свободной в своей любви и ненависти, неподкупной в оценке совершившегося, прославляла его», Баурджеда, первого египтянина, достигшего Великой Дуги.
Чтобы подчеркнуть историческое значение похода к Великой Дуге, писатель предваряет рассказ о путешествии Баурджеда выразительными лаконичными зарисовками застойной, замкнутой жизни в стране, протянувшейся узкой полоской вдоль берегов Нила.
Автор отбирает самое характерное и существенное.
Возвышающийся на холме дворец фараона. Нильская долина, окаймленная красновато-желтой пустыней и на горизонте — изгибами огромных песчаных бугров. На переднем плане — лабиринт узких улиц, примыкающих к пристани Мемфиса, столицы Черной Земли. Плоские крыши глинобитных хижин и белые дома богачей, окруженные роскошными садами.
Пирамиды — исполинские знаки нерушимости и вечности царской власти — господствуют над мечтами, мыслями и поступками миллионов людей. Их строительство поглощает все государственные средства и высасывает из народа все его силы.
Многочисленные храмы с таинственными подземельями и полутемными святилищами, где выстроились рядами страшные, выкрашенные в черный и темно-красный цвет статуи звероподобных богов, возвеличивают богочеловека фараона и становятся ареной жестокой и затаенной борьбы разных жреческих каст за власть и влияние в государстве.
Верховный жрец Тота, носатого бога с головой ибиса, уговоривший фараона снарядить корабли для открытия новых земель, преследует только узко кастовые цели. Ему важно парализовать силу конкурирующей жреческой касты бога Ра и подчинить Джедефру своей воле. И хотя в руках жрецов сосредоточены накопленные веками знания, они хранятся мертвым грузом в тайниках храмов или используются для устрашения и подавления народа.
Узнав о гибели Баурджеда, принявшего участие в освобождении своих спутников, сосланных фараоном в каменоломни, старый жрец Мен-Кау-Тот цинично замечает: «Не ожидал я, что Баурджед окажется зачинщиком мятежа... Впрочем, он отдал нам все, что имел, исполнил свое назначение и более не был нужен. В великой тайне будем мы хранить все записанное. Будет открыто оно только тому властителю, которого найдем и направим по нашим путям».
Колорит времени создается прежде всего замедленно-спокойным ритмом повествования, введением в прямую и косвенную речь отрывков из переводов подлинных древнеегипетских текстов.
«Я сделался усталым, сердце мое следует дремоте!» — говорит фараон своим приближенным.
Вернувшись из путешествия, Баурджед восклицает: «Вот достигли мы родины; взята колотушка, вбит столб, носовой канат брошен. Скоро, о, скоро увидим тебя, благословенная река Хапи!»
Статуарность поз и угловатость жестов, свойственных жрецам и фараону, словно перенесены со скульптурных портретов и фресок эпохи Древнего царства.
За немногословным описанием внешности угадывается характер персонажа. У Мен-Кау-Тота — «тяжелый лоб, резкий выступ крупного носа, недобрый прищур смелых глаз».
Лицо фараона Джедефры всегда напряженно и неподвижно. Даже редкая благосклонная улыбка стоит ему как бы физических усилий. Еще при жизни он хочет походить на собственную надгробную статую. Своим словам он старается придать «тяжесть и прочность бронзы».
И фараоны уверены в незыблемости своей божественной власти. Страну Та-Кем окружают зыбучие пески пустыни. Выезд за пределы Черной Земли запрещен всем, кроме жрецов и вельмож. Потому фараонам не страшны никакие внешние влияния. Ничто не может внести смуту в умы «маленьких» египтян — «неджесов», и никогда не вернут себе свободу «живые убитые», как принято было называть военнопленных, обращенных в вечное рабство...
Но есть в Египте мужественные люди, побывавшие в дальних странах и усомнившиеся в справедливости вековечных порядков, установленных фараонами и жрецами. Таков Уахенеб, кормчий Баурджеда, — по существу, главный герой повести. Это он, перед тем как отправиться в дальнее плавание, ободряет своего господина: «Я маленький, сын простого человека, и мое дело повиноваться... Но я знаю — давно живет в народе мечта о богатом Пунте, стране, где никто не согнут страхом и голодом, где широка земля и множество деревьев со сладкими плодами... Нет больше страха, как погибнуть в дороге, но не будет и большей славы в веках, если проложить туда пути для сынов Черной Земли...»
Это он, Уахенеб, вместе со своими друзьями, не отступая перед опасностями, преодолевает во время семилетнего путешествия неисчислимые трудности и, когда заболевший Баурджед уже не в состоянии идти дальше, проникает южнее Пунта, в самые дебри Черной Африки.
Это он, Уахенеб, умудренный жизненным опытом странник, увидел воочию, что величайшие из пирамид — лишь жалкие холмики по сравнению с горой Килиманджаро, и убедился, что могущество фараонов не безгранично.
И этот человек возглавляет восстание рабов и «маленьких» египтян.
«Весь бедный народ, стонущий под пятой великой пирамиды, пойдет с нами, — говорит Уахенеб. — Мы разгоним воинов, уничтожим чиновников, разобьем дома больших людей...»
В отличие от Уахенеба, образ Баурджеда противоречив. Богач и вельможа, он скован кастовыми предрассудками, и, хотя путешествие неизмеримо расширило его кругозор и даже заставило усомниться в непогрешимости господствующих у него на родине порядков, он, сознавая правоту своего кормчего, отказывается возглавить мятеж.
«В своих скитаниях Баурджед узнал нужду, увидел величие человека в простых людях. Все это пошатнуло первоначальные воззрения знатного царедворца на жизнь. Но мятеж! Встать во главе грязных бедняков и рабов, вести их на столицу, на дворцы приближенных фараона, может быть на самого владыку... нет, это невозможно!»
Рассказ Баурджеда о своих странствиях занимает значительную часть повествования. Он врывается во дворец фараона, он будоражит страну Та-Кем, как порыв свежего морского ветра. И чем дальше развертывается рассказ о прекрасных заморских странах, тем мрачнее становится Хафра. Он отсылает всех приближенных и остается с путешественником наедине. А Баурджед чувствует себя «человеком из иного, огромного мира, что простирает свои пространства далеко за пределы Кемт. И перед ним, этим миром, вся роскошь дворца и грозная близость фараона не более как торжественная игра детей в старом и тесном отцовском доме...»
Описание путешествия не только красочно, но и чрезвычайно точно. И тут Ефремов верен себе: он выступает и как художник, и как ученый.
Рассказ ведется от третьего лица. Для того чтобы избежать затрудняющих изложение архаизмов и обычных для древних путешественников фантастических измышлений, автор как бы пересказывает от себя историю Баурджеда, тщательно отбирая наиболее достоверные факты. И тут на помощь ему приходят лоции Красного моря и Индийского океана у берегов Африки и многочисленные отчеты о морских и сухопутных экспедициях, совершенных средневековыми путешественниками, особенно арабами.
Верный психологический критерий выдержан на всем протяжении рассказа. Нигде не искажаются образные представления наивного египтянина, впервые столкнувшегося с непонятными ему явлениями природы, с неведомым ему доселе миром животных и растений. Баурджед все запоминает очень точно, но, не понимая сути вещей, передает свои впечатления в иносказательной форме.
Египтяне впервые встретились с китами:
«По пути видели черных рыб невероятной величины, превосходивших в несколько раз длину кораблей. Эти рыбы выставляли над поверхностью моря свои гладкие черные спины, похожие на острова из черного гранита, громко сопели, выбрасывая фонтаны воды, и разбивали воду чудовищными хвостами. Путешественники удалились от этих рыб со всей возможной скоростью. Крепкие корабли Та-Кем впервые показались им утлыми, ненадежными скорлупками».
А вот как описываются актинии:
«Красота подводных садов была волшебной. Десятки раз люди, очарованные небесно-голубым кустом или алым кружевом, бросались в воду и обламывали твердые, как камень, ветви или фестоны, обжигающие таинственным огнем. Но, вытащенные из воды, они мгновенно превращались на воздухе в серые или грязные обломки, теряя всю свою красоту. Желтые и светло-зеленые живые цветы, шевелившие длинными щупальцами между волшебными кустами, едва только их поднимали на судно, превращались в комки отвратительной слизи».
Путешественники достигают горы Килиманджаро и впервые видят лед:
«Со склонов горы сползали вниз, в долины, пласты необычайно холодного голубого камня. Этот камень был прозрачен и в руках превращался в воду, исчезая без следа».
Разумеется, Баурджед не приводит ни одного географического названия, но его описания настолько конкретны, что весь его путь от дельты Нила до реки Замбези легко проследить по современным картам.
Но самое главное, что вынес из своего путешествия казначей фараона и что дало ему возможность в новом свете увидеть свою страну, — это встречи с многочисленными племенами, населяющими далекие страны. Черные, коричневые и бронзовокожие люди нисколько не уступали египтянам ни умом, ни храбростью, ни красотой, ни чувством человеческого достоинства. Баурджед, воспитанный на презрительном пренебрежении ко всем народам, живущим за пределами Та-Кем, впервые видит в чужеземцах не потенциальных рабов, а таких же людей, как и он сам.
И когда фараон, выслушав его рассказ, спросил, много ли потребуется воинов, чтобы покорить все южные страны, и хороши ли будут вывезенные оттуда рабы, Баурджед с едва сдерживаемым негодованием ответил: «Южная земля так велика и людей там, как песка в западной пустыне, — все войско, весь народ Черной Земли растворился бы в ней, подобно горсти соли, брошенной в воду».
В «Путешествии Баурджеда» есть только одно место, где автор, прерывая нить повествования, обращается к читателям от своего имени и как бы предвосхищает тематику будущих своих произведений.
«Как ни был мудр Мен-Кау-Тот, как ни велик был подвиг Баурджеда, — пишет Ефремов, — разве могли они знать, что настанет время, когда путь из Белой Стены в страну духов будет совершаться беззаботными юношами по воздуху за время, недостаточное, чтобы выполнить обряд утреннего омовения; когда исчерпаются пределы мира на всей Земле, и люди, гораздо более могучие, чем страшные зверобоги Черной Земли, обратят свои помыслы к путям между звездами. Ничего этого не подозревала ограниченная мудрость древнего человека, и первый дальний поход по океану казался неповторимым, невероятным подвигом».
Плоский обломок камня, величиной с наконечник копья, необыкновенного голубовато-зеленого цвета, прозрачный и чистый, как морская волна... На нем рукою искусного мастера вырезаны три обнявшиеся мужские фигуры, а рядом — обнаженная девушка с печальным и гордым лицом.
«Стройные, мускулистые тела замерли в момент движения. Повороты тел были сильны, резки и в то же время изящно сдержанны. В центре могучий человек, выше двух стоявших по сторонам, широко раскинул руки на их плечи. По бокам его двое, вооруженных копьями, стояли с внимательно наклоненными головами. В их позах была напряженная бдительность воинов, готовых с уверенностью отразить любого врага».
Когда-то этот редкостным камень был привезен Баурджедом с берегов далекой африканской реки и принесен в дар богу Тоту. Гладкая, сверкающая, не тронутая резцом мастера поверхность этого камня как бы отражала сияющую даль Великий Дуги — безмерной широты мира, открывшегося Баурджеду.
Прошло две тысячи лет... На том же голубовато-зеленом камне теперь запечатлена глубина мира, постигнутая в людях много видевшим и много испытавшим художником.
Во второй части «Великой Дуги» — «На краю Ойкумены» — повествование развертывается в двух планах: приключения Пандиона в далеких, неведомых странах и его внутреннее созревание как человека и художника.
Перед читателем проходит пестрая географическая панорама. Уголок древней Греции, остров Крит, Средиземное море и вся «Пенная страна»,1 начиная от рабовладельческого Египта и кончая экваториальными дебрями, где живут свободолюбивые негритянские племена.
Проведя Пандиона через многочисленные испытания, сталкивая его с разными людьми, знакомя с жизнью, культурой и искусством других народов, автор показывает молодого скульптора в непрерывном развитии и движении. Каждая новая встреча обогащает его внутренний мир, способствует духовному росту.
«На краю Ойкумены» — повесть о воспитании характера. В центре его человек, жадно ищущий и чутко воспринимающий все новое, что приносит ему жизнь.
Автор рецензии на французское издание этой книги ставит ее в один ряд с лучшими историческими романами, такими, как «Саламбо» Флобера и «Борьба за огонь» Рони-старшего. Идейное богатство и многотемность повести Ефремова, по мнению рецензента, выводят ее за рамки только юношеской литературы. «Если бы можно было резюмировать все творчество Ивана Ефремова, и в частности «На краю Ойкумены», в одной, почти математической формуле, — пишет критик, — мы сказали бы: это — научная фантастика, расширенная с помощью анализа исторической реальности» («Юманите», 11 октября 1960 г.).
Насыщенность повести историческими и географическими сведениями, многочисленными археологическими и этнографическими деталями нисколько не замедляет действия. Сюжет разворачивается как упругая пружина. Приключения, следующие одно за другим, вбирают в себя все новый и новый жизненный материал, преломляющийся в сознании Пандиона. Он словно проходит сквозь бесконечную анфиладу по-разному убранных и обставленных комнат и в каждой из них отбирает для себя и запоминает самое нужное.
Скульптура девушки из развалин Ахетатона
В городах Крита — Кноссе, Тилиссе, Элире — Пандион бродит по развалинам храмов и дворцов, изучает памятники крито-микенской культуры и произведения искусства, привезенные из далекого Айгюптоса (Египта). На Крите ему удается увидеть древнюю игру с быком, некогда распространенную в Греции. «Гибкий, проворный человек побеждал в бескровной борьбе быка — священное животное древних, воплощение воинственной мощи, тяжелой и грозной силы. Молниеносной быстроте животного противопоставлялась еще большая быстрота. Точность движений спасала человеку жизнь».
Позже, в лесах Нубии, во время охоты на исполинского носорога, которого надо было захватить живым (такова цена свободы, обещанной рабам фараона), Пандион, вспомнив один из приемов критской игры с быком, вскочил разъяренному носорогу на спину и набросил сеть на морду чудовища.
В Египте, став «мере» — наследственным рабом фараона, Пандион, посланный на разборку старинных храмов и гробниц, сталкивается с архитектурой и искусством таинственной страны Та-Кем.
«Одинаковые сфинксы, одинаковые колонны, стены, пилоны — все это с искусно отобранными скупыми деталями, прямоугольное, неподвижное. В темных проходах храмов исполинские однообразные статуи возвышались по обе стороны коридоров, зловещие и угрюмые... На стенах сами фараоны изображались в виде больших фигур. У их ног копошились карлики — все остальные люди Черной Земли. Так цари Айгюптоса пользовались любым поводом, чтобы подчеркнуть свое величие. Царям казалось, что, всячески унижая народ, они возвышаются сами, что так возрастает их влияние».
Невольно сравнивая дворцы фараонов и храмы богов с нищенскими лачугами простого народа, не говоря уже о «шене» — загонах для разноплеменных рабов, Пандион все яснее сознавал, что это холодное, подавляющее человека искусство во всем противоположно его идеалу красоты.
Показав Египет глазами вольнолюбивого эллина, познавшего отупляющий тяжкий труд раба, Ефремов посылает его в необыкновенное путешествие по Африке. И там его взору открываются бескрайние степи, поросшие жесткой травой выше пояса, непроходимые тропические леса, полные диковинных животных и растений.
Постепенно из многоцветных мозаичных кусков в сознании Пандиона складывается целостное зрительное представление: «Черное и белое во всей прямоте и четкой грубости этого сочетания — вот что составляло душу Африки, ее лицо, такое, каким Пандион сейчас почувствовал его. Черные и белые полосы необыкновенных лошадей, черная кожа туземцев, раскрашенная белой краской и оттенявшая белые зубы и белки глаз, изделия из черной и жемчужно-белой древесины, черные и белые колонны древесных стволов в лесах, свет степей и мрак лесных трущоб, черные скалы с белыми полосами кварца...»
Большое впечатление оставляют красочные сцены охоты на диких слонов, поединка людей с доисторическим чудовищем «гишу» — зверем, напоминающим гигантскую пятнистую пантеру, ритуальных негритянских танцев, охотничьего быта и т.д.
Писатель и здесь верен своему художественному методу. Он вплетает в ткань сюжета много интересных сведений о флоре и фауне, о жизни древних африканских племен, обладавших еще в незапамятные времена самобытной культурой, недооцененной даже прогрессивными европейскими писателями, всегда представлявшими африканских негров как жестоких первобытных дикарей. Решительно ломая эту дурную традицию старой приключенческой литературы, Ефремов видит у народов Черного материка не черты отсталости и дикости, а те лучшие человеческие качества, которые сближают их с другими народами.
«Одни искусны в охоте, другие племена — в мастерстве, или добывании металлов, или плавании... Хорошо бы нам учиться друг у друга, передавать знания. Тогда могущество людей быстро возросло бы!» — мечтает мудрый вождь племени повелителей слонов.
Ничего нет горше одиночества человека, оторванного от родины! Раб фараона, Пандион, понял свою беспомощность перед лицом деспотической власти. В мучительных испытаниях и непрерывной борьбе с превратностями судьбы он ищет и находит друзей.
«Люди объединились на почве общих тяжелых лишений, общего стремления к свободе: добиться освобождения, нанести удар слепой, угнетающей силе государства Черной Земли и вернуться к потерянной родине. Родина — это было понятно всем, хотя у одних она находилась за таинственными болотами юга, у других — за песками востока или запада, у третьих, как и у Пандиона, — за морем на севере».
Близкими его друзьями становятся могучий негр Кидого и суровый этрусский воин Кави. Они втроем возглавляют мятеж рабов и после кровопролитных схваток с египетской стражей уходят в пустыню. Последующие испытания — песчаная буря, новое пленение и расправа с восставшими рабами, охота на носорога и полное опасностей путешествие к бухте Южный Рог (Гвинейский залив) — еще больше укрепляют их дружбу.
Тема родины переплетается с темой дружбы, и обе они в значительной степени определяют идейное наполнение повести о приключениях молодого эллина, жившего три тысячи лет тому назад.
«Да, они настоящие братья, хотя одного носила такая же черная, как он сам, мать, здесь, под странными деревьями юга, другой лежал в колыбели в хижине, сотрясаемой злыми зимними бурями, а третий в это время уже воевал со свирепыми кочевниками дальних степей на берегу темного моря... Сердца их, сотни раз проверенные в общих невзгодах, сплелись тугими жилами, и как мало значило теперь различие их стран, лиц, тел и верований!»
Тема бескорыстной братской дружбы представителей разных народов, объединенных стремлением к свободе, бережно и любовно проносится Ефремовым через всю книгу. Идеи интернационализма, истоки которого автор находит в глубочайшей древности, делают эту повесть вполне современной.
Великий опыт жизни приводит Пандиона к осознанию могучей силы братской дружбы людей и делает его замечательным художником, обогнавшим на несколько столетий свое время.
Если в суровом и еще примитивном искусство Греции гомеровского периода преобладали плоскостные геометрические формы, то Пандион предвосхитил в своих исканиях и мастерстве искусство Эллады эпохи полного расцвета. Ефремов и здесь воспользовался правом художника наделить своего героя чертами психологии и сознания людей более поздней эпохи. Таким образом, и тема искусства раскрывается в исторической перспективе.
Но прежде чем Пандион научился воплощать живую красоту человеческого тела, он испытал много неудач и разочарований. Познав первые восторги творчества и трепетную нежность первой любви, он попытался передать в статуе образ своей возлюбленной, но получилась мертвая глиняная кукла. Внимательно изучив все доступные ему произведения греческого искусства, он с горечью убедился, что они не отвечают его представлениям о красоте. Следовательно, в Энниаде не было образцов, на которые он мог бы опереться, чтобы идти вперед.
Все, что он увидел на Крите, а позже в Египте, казалось ему по-своему совершенным, но лишенным дыхания жизни. И даже после многих лет рабства и скитаний, обогатив свои чувства и память вереницей незабываемых впечатлений, он не смог воплотить свой новый замысел — вырезать на голубом камне изображение его далекой возлюбленной Тессы.
Мучимый сомнениями, Пандион старался понять, в чем же заключается его ошибка, и неожиданно для себя пришел к великому открытию, наблюдая за грациозными движениями молодой негритянки, собиравшей виноград.
«В живом неподвижности быть не может. В живом и прекрасном теле нет никогда мертвой неподвижности, есть только покой, то есть мгновение остановки движения, закончившегося и готового смениться другим, противоположным. Если схватить это мгновение и отразить его в неподвижном камне, тогда мертвое оживет».
Поняв и почувствовав это, Пандион создал на том же камне великолепную гемму, самое совершенное творение искусства его родины — Энниады, и, прощаясь навсегда со своим другом, этруском Кави, отдал ему зелено-голубой прозрачный камень — символ великой дружбы.
...История хранит много неразгаданных тайн.
В Эрмитаже, в одной из витрин с надписью «Антские погребения VII века, Среднее Приднепровье, река Рось», рядом с грубыми, изъеденными ржавчиной обломками ножей и копий, лежит гемма, выполненная с изумительным мастерством. На гладкой поверхности берилла выделяются четко вырезанные человеческие фигурки размером в мизинец...
Этот странный камень совершенно не соответствовал вещам, найденным в антском погребении. Как он мог туда попасть? И ученый-археолог, сотрудник Эрмитажа, ставит перед собой целый ряд вопросов.
Такие голубовато-зеленые бериллы чистейшей воды находятся только на юге Африки. Такие совершенные по выполнению геммы были характерны для Эллады эпохи расцвета, но такой твердый минерал, как берилл, требует алмазного резца, которого древние греки не имели. Кроме того, копья воинов, вырезанных на камне, не похожи ни на греческие, ни на египетские. И что совершенно непостижимо — братское объятие соединяет эллина с негром и этруском. Где и при каких обстоятельствах они могли встретиться? Кто, когда и где мог создать такую гемму?
И ученый, пытаясь проникнуть в эту неразрешимую загадку, строит свои предположения, которые затем и развертываются в сюжете самой повести.
Этот литературный прием позволяет писателю не только проследить судьбу африканского берилла от времени путешествия Баурджеда до наших дней, но и утвердить мысль о нетленности подлинных произведений искусства, которые всегда отражают жизнь, всегда устремлены в будущее и рождаются в борьбе со всем, что мешает росту нового.
Необъяснимый факт соединения элементов разных культур в одном произведении искусства представляет собой гипотезу, построенную, правда, не на естественнонаучном, а на историческом и археологическом материале. Сюжет повести — художественное обоснование гипотезы, сформулированной в прологе ученым сотрудником Эрмитажа.
Таким образом, «На краю Ойкумены» — книга не только историческая, но и научно-фантастическая.
В самом деле, мы привыкли относить к научной фантастике произведения, обращенные к будущему, рисующие более или менее отдаленные перспективы науки и техники. Но есть и такая группа повестей и романов, авторы которых пытаются восстановить в воображении картины геологического прошлого или давно минувших исторических эпох. И Жюль Верн, и Конан-Дойл, и Обручев, и многие другие авторы «воскрешали» таким образом вымерших чудовищ и сталкивали с ними первобытных людей.
В известных повестях Рони («Вамирех», «Борьба за огонь» и «Хищник-гигант»), в повести д'Эрвильи «Приключения доисторического мальчика» и в книгах современных авторов — Д. Ангелова «Когда человека не было», С. Писарева «Повесть о Манко Смелом» и других — действие происходит сто — сто пятьдесят тысяч лет тому назад.
Трудно такие произведения, сочетающие в себе научную основу с большим элементом домысла, вывести за пределы научно-фантастического жанра!
«Великая Дуга» Ефремова обращена, правда, не к столь далекому прошлому. Писатель пытается воссоздать стертые временем конкретно-исторические факты, используя для построения своей гипотезы преимущественно данные археологии, но больше всего опираясь на вымысел. Однако, при всей «методологической близости» к научной фантастике, «На краю Ойкумены», как и «Путешествие Баурджеда» значительно отличаются от «Рассказов о необыкновенном». В центре здесь — не загадочные явления природы и решение научной проблемы, а образы живых людей с индивидуальными характерами.
Вдохновенный, восторженный, чуткий Пандион показан, как мы уже говорили, в становлении и развитии. Его характер гибок и подвижен, душа открыта для потока впечатлений. Рядом с ним — прямодушный, всегда веселый богатырь негр Кидого и сдержанный, целеустремленный этруск Кави. В отличие от Пандиона, их характеры стабильны. Все трое дополняют друг друга. Каждый из них несет в себе черты своего народа, а в соединении они воплощают общечеловеческие качества «впередсмотрящих», свойственные лучшим людям всех эпох.
Немногими штрихами, но столь же выразительно очерчены и эпизодические персонажи.
Египтянин Яхмос — фаталист, для которого смерть была бы избавлением от мучений, но законы религии не позволяют ему наложить на себя руки. Мрачный египтянин, презирающий все народы, в гордом одиночестве несет кару за совершенные им преступления.
Старый вождь «повелителей слонов», как и лучший охотник на львов из другого негритянского племени, справедливы, умны, благородны, наделены высоким нравственным сознанием. Как не похожи они на карикатурных негритянских царьков, с которыми мы столько раз встречались на страницах знакомых с детства приключенческих романов!
Запоминаются и женские образы — верная и верящая Тесса, страстная и сдержанная Ирума. Их объединяет только большое и сильное чувство к Пандиону, но характеры у них совсем разные.
Дилогия Ефремова отмечена обычным в его творчестве сочетанием строгих научных данных с богатой фантазией. Точное воссоздание исторического, географического и этнографического колорита и... явно модернизированные образы героев. Казалось бы, одно противоречит другому. Но если задуматься над тем, как мало мы еще знаем о давно исчезнувших высоких культурах, сколько загадок еще таится под пластами времени, то понятно и совершенно оправдано стремление автора воскресить из небытия и по-своему осмыслить образы людей, представляющих эти древнейшие цивилизации.
Пробуждение народов Африки и их освобождение от колониального гнета — одна из наиболее волнующих страниц истории XX века. К этой Африке, борющейся, рвущей оковы, расправляющей свои могучие плечи, обращены взоры и сердце писателя. От ее древнейшей истории он переходит к событиям наших дней, откликаясь на самые животрепещущие вопросы.
В рассказах «Адское пламя» и «Афанеор, дочь Ахархеллена» переплетаются две темы — антивоенная и антиколониальная.
Два студента — индус Ауробиндо и зулус Инценга, жертвы расовой дискриминации, — вывезены из Южно-Африканского Союза вместе с сотнями других «цветных» на каторжные работы в Австралию. За девять месяцев их руками были проложены в пустыне Джибсона дороги и возведены странные бетонированные сооружения. Здесь строился полигон для испытания атомного оружия. Мишенью должен был стать маленький атолл в Тихом океане...
Заметив, что эти юноши сообразительнее остальных рабочих и, значит, могут раскрыть тайну секретного оружия, руководители строительства оставляют их на островке, на который через несколько часов должен обрушиться чудовищный атомный снаряд. Ауробиндо погибает, опаленный адским пламенем, а его друг Инценга, случайно уцелев, притворяется тяжело контуженным и благодаря этому получает свободу. Теперь целью его жизни становится разоблачение злобных замыслов врагов человечества.
В этом рассказе возрождается гуманистический мотив дружбы и солидарности людей разных национальностей, так сильно прозвучавший в повести «На краю Ойкумены». Ауробиндо и Инценга, прошедшие путь тяжких испытаний и сблизившиеся в совместной борьбе за человеческие права, — это Пандион и Кидого нашего времени. Ни преследования южноафриканских расистов, ни каторжный труд, ни даже само адское пламя не сломили вольнолюбивые души этих молодых людей.
Ослепший, оглохший, истерзанный Ауробиндо в последние минуты жизни думает не о себе, а о судьбах мира. «Гордая мысль, раз взлетевшая, не признавала никаких препятствий. Индус стал писать на песке свое завещание миру, не сознавая, что всплески волн непрерывно смывают написанные строчки. Призывая к себе человечество, Ауробиндо упорно писал, борясь со смертью, уже всползавшей вверх по его ногам...».
«Афанеор, дочь Ахархеллена» — рассказ о туарегах, одной из древнейших, малочисленных, вымирающих народностей Африки.
Подавляющее большинство туарегов живет в степях Судана, и только два племени — кель-ахаггар и кель-аджер — кочуют по Сахаре. Название «туареги» дано этому народу арабами, сами же они называют себя имошаг.
Большой знаток истории и культуры народов Африки, Ефремов, по-видимому, ставил перед собой первоначальной задачей рассказать о почти неизвестной у нас жизни и нравах этих гордых покорителей пустыни. Но, поскольку действие связано с современностью, писатель, естественно, не мог обойти молчанием тех событий, которые происходят ныне в Африке, и не придать рассказу ярко выраженного политического акцента. Поэтому молодой туарег Тирессуэн и его возлюбленная Афанеор представляют свой народ не только со стороны этнографической, но и выражают свободолюбивые стремления, свойственные ныне всем народам Африки, борющимся за независимость.
Быт туарегов и события, развертывающиеся в рассказе, показаны с двух точек зрения. Французы, исследователи Сахары, у которых Тирессуэн служит проводником, видят в нем только флегматичного сына пустыни, великолепно ориентирующегося в местности, и совершенно не подозревают, как глубок и сложен его внутренний мир. А Тирессуэн, в свою очередь, бесконечно далекий от интересов и побуждений французов, видит в них лишь «беспокойных и истеричных европейцев».
Французы полагают, что они знают о туарегах все: дикари, когда-то знаменитые разбойники и рабовладельцы, говорящие на никому не ведомом языке и владеющие древней тифинарской письменностью, они живут в сердце Сахары, сохраняют пережитки матриархата и упорно не поддаются «облагораживающему» влиянию цивилизации. Некоторые племена насчитывают лишь по нескольку десятков человек и обречены на вымирание. Поэтому, думает французский археолог Ванедж, пока не поздно, нужно изучить язык туарегов-тамашек и заняться сбором фольклора.
Но если бы тот же профессор Ванедж мог незримо присутствовать при разговоре своего проводника с Афанеор — из племени гарамантов, о которых упоминают еще эллинские мифы, — то он решительно изменил бы свое традиционное мнение о туарегах.
Умная и образованная девушка открыла Тирессуэну свою давнюю мечту. Рассказав ему легенду о русском враче Эль-Иссей-Эфе,2 приезжавшем в страну туарегов более семидесяти лет назад и сумевшем завоевать суровые сердца кочевников, она умоляла его поехать в великую северную страну, где «живут люди, непохожие на других европейцев, но обладающие всей их мудростью, более добрые к чужим народам, которых они считают равными».
И тогда было бы выполнено завещание дочери Ахархеллена, могущественного вождя кель-аджеров, которая тоже носила имя Афанеор. Дочь вождя понимала, что «прежняя жизнь кончается, что народ туарегов не сможет вечно скрываться в пустыне, избегая культуры Запада. Но помочь в овладении этой культурой могли бы лишь та страна и тот народ, намерения которого чисты и бескорыстны, иначе вместе с чужой культурой придет гибель туарегов как народа.
Афанеор мечтала сама увидеть Россию, но умерла, не выполнив намерения. Эта мечта продолжала увлекать тех женщин и девушек, которые знали легенду. Так же увлекла она и новую Афанеор».
Но французы, не подозревавшие, что мир Тирессуэна не замкнут горами Ахаггара, предлагают ему любые блага цивилизации, если он проведет их к развалинам древнего города, находящегося в центре гигантской безводной равнины Танезруфт. Ни деньги, ни Париж, ни Ницца не интересуют туарега. Он соглашается на это труднейшее дело, выставляя условием поездку в Россию.
«Туарег и Советская Россия! Немыслимо! Откуда могло явиться у нашего Тирессуэна такое несуразное, а главное — настойчивое желание...» — недоумевает археолог.
Другой француз, знаток Сахары, отвечает ему:
«Идеи самоопределения народов разносятся по всей Африке не хуже чумы. Пришло время, и с этим ничего не поделаешь — знамение века. А умная политика Советов делает так, что все они смотрят туда... И вот вам самое убедительное доказательство — туарег!»
Центральное место в рассказе занимает история поездки Тирессуэна в Советский Союз и четырехдневного пребывания его в Ленинграде. Ефремов прибегает здесь к знакомому уже нам по его историческим повестям испытанному литературному приему — раскрытию мира через наивное, непосредственное восприятие героя.
В данном случае Тирессуэн, впервые покинувший пески Сахары, передает свои впечатления о явлениях и вещах, которые всем читателям превосходно известны. В восприятии туарега все озаряется каким-то необычным, почти сказочным светом. Следуя за ним по улицам города, по набережной Невы, по залам Эрмитажа, мы невольно переживаем заново свое детство, когда все окружающее кажется чудом. И этот правильно найденный писателем психологический ключ помогает ему сделать образ Тирессуэна таким убеждающе правдивым.
В Эрмитаже Тирессуэн поражен «нелепостью» изображений на множестве полотен, проходящих перед ним пестрой чередой.
«Картины походили одна на другую, изображая темными, тусклыми красками людей громадных размеров, почему-то голых, некрасивых, с дряблыми и рыхлыми телами. Эти люди то убивали друг друга, то униженно валялись в ногах у свирепых владык, то объедались невероятным количеством пищи. Нередко на картинах размерами больше эхена, была изображена только пища — отвратительные груды зарезанных животных, мерзких рыб и больших пауков, фрукты и хлебы...».
Но, проходя по величественным мраморным залам с высокими окнами, выходящими на скованную льдами широкую реку, он почувствовал душу северной страны. «Туарег понял неведомых строителей и их великую любовь к этому прозрачному миру бессолнечного жемчужного света, холода и чистоты, такой высокой, что она казалась неземной...».
Для Тирессуэна, мечтателя, хранящего в своей памяти старинные предания и легенды, самым близким и доступным оказался балет — сказка о девушках, превращенных злым волшебником в лебедей. А когда на следующий день «царица лебедей», встретившаяся ему в парке, предстала в облике простой и скромной девушки, туарег «понял все до конца».
Он понял, что эта холодная страна способна порождать в людях стремление к прекрасному, и, почувствовал удивительную близость к русским, которые «закалили тело и душу в морозной белизне севера, как туареги — в пламенной черноте гор и равнин Сахары».
И Тирессуэн вернулся к своей Афанеор как вестник правоты и справедливости далекого русского народа. Обогащенные новыми чувствами и знаниями, он и его возлюбленная теперь уже не могли не быть с теми, кто поднялся на борьбу с черными замыслами французского правительства превратить Сахару в гигантский полигон для испытания атомных бомб.
Рассказ кончается почти символически.
«Два всадника на высоких, как башни, верблюдах стояли между черных скал, над проползавшей внизу вереницей броневиков».
Так Тирессуэн и Афанеор становятся на страже той Африки, которая близка сердцу писателя, близка всем нам, — Африки борющейся, рвущей оковы, расправляющей свои могучие плечи.
Примечания
1. Афрос — пена (древнегреч.) Отсюда — Африка.
2. Имеется в виду известный русский путешественник, врач А.В. Елисеев (1858—1895), автор четырехтомной серии путевых очерков «По белу свету». Туареги, переделав фамилию путешественника на арабский лад, действительно называли его «Эль-Иссей-Эф». Воспользовавшись гостеприимством, которое было оказано ему как врачу, Елисеев свободно посещал становища кочевников, бесплатно лечил их и раздавал лекарства. В его книгах содержится ценный этнографический материал о туарегах, и, между прочим, подробный рассказ о вожде Ахархеллене и его дочери Афанеор, поразившей путешественника необыкновенной красотой, грациозностью и искусством в танцах. Таким образом, Ефремов в своем художественном вымысле опирается на фактическую основу.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |
На правах рекламы:
• Громкоговоритель поясной с микрофоном. Напоясные громкоговорители rupor-megafon.ru.
• Интерьерные HPL панели skin building официальныи представитель HPL панелеи.
