А. Арзамов. «Чаша отравы»
«Чаша отравы». Так должен был называться последний роман великого фантаста Ивана Ефремова, который, к сожалению, так и не был создан. Уже в конце своей жизни он дал интервью румынскому газете «Скынтея», в котором сказал:
«В этом романе я хочу попытаться развернуть картины отравления ноосферы, как говорил Вернадский В.И., человеческого общества и, собственно, мозга человека всеми видами злых, вредоносных, унижающих, ошельмовывающих, обманывающих влияний — с помощью религии, средств массовой информации, вплоть до медицины и спорта. Я хочу сказать о том, что надо предпринять для очищения ноосферы Земли, отравленной невежеством, ненавистью, страхом, недоверием, показать, что надо сделать для того, чтобы уничтожить все фантомы, насилующие природу человека, ломающие его разум и волю».
К сожалению, создать роман Иван Антонович не успел. Сердце не выдержало той интенсивной работы, которую вел писатель, и 5 октября 1972 года его не стало. Но тем не менее, сама идея о том, что необходима очистка ноосферы Земли от яда, создаваемого современной цивилизацией, подобно тому, что необходима очистка биосферы Земли от триллионов тонн промышленных отбросов, прослеживается в произведениях Ефремова и ранее. Еще в «Часе Быка» он затрагивает эту тему:
«Все предрассудки, стереотипы и присущий человеку консерватизм мышления властвуют над высшим человеком в государстве. Мысли, думы, мечты, идеи, образы накапливаются в человечестве и незримо присутствуют с нами, воздействуя тысячелетия на ряд поколений. Наряду со светлыми образами учителей, творцов красоты, рыцарей короля Артура или русских богатырей были созданы темной фантазией демоны-убийцы, сатанинские женщины и садисты. Существуя в виде закрепившихся клише, мысленных форм в ноосфере, они могли создавать не только галлюцинации, но порождать и реальные результаты, воздействуя через психику на поведение людей. Очистка ноосферы от лжи, садизма, маниакально-злобных идей стоила огромных трудов человечеству Земли».
Отсюда видно, что понимание опасности отравление ноосферы присутствовало у него и ранее. В «Туманности Андромеды» он впервые подошел к проблеме «загрязнения» сложной системы в процессе эволюционного развития.
«Эвда Наль вызвала в памяти всё, что знала об основах долголетия — очистке организма от энтропии. Рыбьи, ящеричные предки человека оставили в его организме наслоения противоречивых физиологических устройств, и каждое из них обладало своими особенностями образования энтропических остатков жизнедеятельности. Изученные за тысячелетия, эти древние структуры — когда-то очаги старения и болезней — стали поддаваться энергетической очистке — химическому и лучевому промыванию и волновой встряске стареющего организма».
Это результат долгого и тщательного изучения процесса эволюционного развития. Просматривание тысяч образцов древней фауны, не просто в виде небольшого числа сохранившихся фрагментов, но еще и разделенных порой миллионами лет создало у Ивана Антоновича особый стиль мышления, позволяющий рассматривать любые организмы не как статично существующие объекты, а как результат непрерывно изменяющегося процесса. Более того, то же относится не только к отдельным организмам, но и к экосистемам в целом.
Но именно поэтому любая сущность для писателя является не законченным идеалом, не вершиной развития, а только промежуточной формой гигантского эволюционного процесса. Идущего по своим, вполне определенным законам. Изучение развития жизни в виде ряда произвольно выбранных форм позволило выявить ряд этих законов, вернее, закономерностей развития. И ясно увидеть, каким запутанным, извилистым путем достигает эволюция своего видимого совершенства. Не великий всезнающий творец, а слепой, бессмысленный случай творит видимую гармонию мира.
«Многотысячные скопища крокодилообразных земноводных, копошившихся в липком иле в болотах и лагунах; озерки, переполненные саламандрами, змеевидными и ящеровидными тварями, погибавшими миллионами в бессмысленной борьбе за существование. Черепахи, исполинские динозавры, морские чудовища, корчившиеся в отравленных разложением бухтах, издыхавшие на истощенных бескормицей берегах.
Выше по земным слоям и геологическому времени появились миллионы птиц, затем гигантские стада зверей. Неизбежно росло развитие мозга и чувств, все сильнее становился страх смерти, забота о потомстве, все ощутительнее страдания пожираемых травоядных, в темном мироощущении которых огромные хищники должны были представлять подобие демонов и дьяволов, созданных впоследствии воображением человека. И царственная мощь, великолепные зубы и когти, восхищавшие своей первобытной красотой, имели лишь одно назначение — рвать, терзать живую плоть, дробить кости.
И никто и ничто не могло помочь, нельзя было покинуть тот замкнутый круг инфернальности, болото, степь или лес, в котором животное появилось на свет в слепом инстинкте размножения и сохранения вида...»
Но то же самое относится не только к биологическим, но и ко всем остальным сложным системам. Человеческое общество и человеческое мышление тоже подвержено тем же закономерностям развития, что и биологическая эволюция. В середине XIX века Карл Маркс впервые смог понять это, избавив гегелевскую диалектику от всевозможных внешних факторов, типа мирового духа. И показав, что общественное развитие есть результат разрешения внутренних противоречий, базисных проблем общества. Красота и стройность современного мира куплена веками страданий и унижений, войн, геноцидов и бесконечного обмана. Разрешая одно противоречие за другим, человечество медленно поднималось по эволюционной лестнице, порой соскальзывая вниз, но все же создавая общества, все более приемлемые для человека. Что позволяло сформироваться гораздо более сложной и гуманной личности. Данный процесс, связанный диалектической связью, давал надежду на то, что наступит момент, когда наиболее грубые и неприемлемые способы организации общества будут устранены.
Иван Ефремов пошел дальше, связав развитие общества и развитие психики самого человека, а равно и биологической эволюции. Впрочем, еще ранее это сделал Вернадский в своей концепции ноосферы. Показав, что развитие разума есть процесс, соразмерный с геологическими процессами планеты, великий ученый сделал еще одни шаг в сторону понимания процесса развития мира. Если развитие общества есть «продолжение» биологической эволюции на новом уровне, то, следовательно, в нем действуют те же закономерности...
Но если сказано «А», то стоит говорить и «Б». Если биологическая эволюция есть сложный и запутанный процесс, с множеством зигзагов и падений, то подобное можно сказать и об эволюции социальной. И Ноосфера так же не является идеалом творения неведомого Творца, как и биосфера. Только вместо «рыбьих и ящеричных предков» тут древние социальные и иные системы. Разум, как таковой, формировался среди ужасов классового общества, среди самых ужасных злодеяний: войн, массовой резни, рабства, среди низкой лести и грубых пороков, всевластия царей и беспредела разбойничьих шаек. И он никак не мог не сохранить следствия этого в своей структуре.
Более того, так как все позднейшие процессы развития разума были вызваны именно проблемами классовых обществ, и направлены на устранения этих проблем, то огромное количество его подсистем просто изначально выстроены именно под классовое разделение. Искры высших проявлений, любви, гуманности, знания лишь изредка загорались в этой тьме, чтобы быть уничтоженными этой тьмой. И тем не менее, именно они медленно, по чуть-чуть, изменяли инфернальную направленность ноосферы, создавая предпосылки для более частого проявления высших качеств. Хищник всегда выигрывает в короткой перспективе, человек, проявляющий звериные качества, способен занять вершину общественной пирамиды, но это же означает проигрыш на более глобальном уровне. Выжирая все вокруг, элита обрушивает общественную систему, погибая вместе с ней. Чтобы все снова повторилось.
Конец и вновь начало. В свое время великий историк Л.Н. Гумилев подметил эту особенность человеческого развития. На основании этого он построил свою весьма оригинальную модель человеческого развития, которая представляет собой цепь величайших взлетов и падений человечества. Каждая цивилизация начинается с героев и заканчивается мерзавцами. Гумилев интерпретировал данную ситуацию, как процесс, связанный с накоплением и растратой некоего особенного качества — пассионарности. Рассматривая этот процесс, ученый пришел к выводу, что пассионарность есть генетически передаваемое свойство, поскольку процесс его распространения совпадает с процессом распространения биологических признаков. Но было и существенное отличие. Процесс возникновения и падения пассионарности вспыхивал и затухал вновь и вновь, причем в абсолютно изолированных районах. Для генетического признака это невозможно. Пытаясь создать сколь либо непротиворечивое объяснение этому, Гумилев создал свою знаменитую гипотезу, связанную с воздействием космических излучений. Но тщетно — противоречия в ней были столь же велики, как и ранее, и попытка ученого обосновать данный процесс через биологический фактор оказалась провальной.
Но тем не менее, закономерности то остаются. Дело, разумеется, не в некоем внешнем факторе, который, подобно мистическому vis vitalis, заставляет общественные системы развиваться по определенному закону. Дело системных свойствах общества. Зарождение и гибель цивилизаций сродни зарождению и гибели видов и экосистем, управляемых стохастическими законами эволюции. Веками слепой случай был единственным способом изменения мира. Люди рождались, росли, старились и умирали с осознанием того, что мир вечен и неизменен. Царь или раб — не важно. Единственную цель люди видели в постоянном воспроизводстве того, что было ранее. И единственно возможны способом изменения общественного устройства было строительство новой цивилизации вместо погибшей старой.
Именно тогда, когда, казалось, общественные нормы еще не являются закосневшей глыбой, становилось возможным сделать что-то новое. Потом общественная структура росла, усложнялась и становилась неспособной к изменению. Чем более сложной становилась она, тем меньшая свобода была у ее членов. И теме больше возможностей становилось у мерзавцев и подлецов, чтобы пролезть наверх. Когда структура еще слаба, любой подлец вполне способен ее обрушить, и тогда либо она исчезает, не начавшись, либо окружающие прогоняют обрушителя. Но чем более сложна система, чем сильнее ее гомеостатические свойства, тем более устойчивой становится она к подобному. А так как в краткосрочной перспективе подлец всегда выигрывает, это приводит к закономерному перерождению элиты. Вместо героев-пассионариев наверху оказываются те, кто лестью и подлостью пролезает наверх. Дети прежних героев, видя то, какие качества помогают оказаться у власти, постепенно перенимают их. А равно и все остальные члены общества. Если попасть к трону можно только самыми низкими качествами, то разве не станут они определяющими для общества, как бы не относилась к этому официальная мораль.
Если честный пахарь только несет все увеличивающийся фискальный гнет, а прислуживающий королю миньон приобретает земли и титулы, то сколь бы не твердили с амвонов и кафедр о необходимости жить честно и просто, результат будет нулевой. И наконец, количество мерзости наверху становится таковым, что она все же рушит несчастную общественную систему. По Гумилеву это — время торжества субпассионариев. Так, например, рухнул Рим под натиском ничтожного количества варваров. Состоящее из прихлебателей, льстецов, проныр и воров римское общество до самого конца не могло собраться и дать отпор, хотя все понимали, что иначе они обречены. Даже страх перед физической гибелью оказался слабее желания напоследок урвать что-то себе. Аэций Флавий, который мог еще разбить гуннов, был убит из-за извечной грызни царедворцев. Город пал, царедворцы погибли...
Такова судьба всех обществ, основанных на разделении и иерархии. Но тем не менее, история не остановилась. На руинах Римской цивилизации возникли новые варварские королевства. По мере того, как лишенные прежнего римского давления, варвары растекались по Европе, они «захватывали» оставшиеся крупицы прежней ноосферы, оставшейся от античности. «Мощности» варварских ноосфер были не сравнимы с ней, даже после падения и разрушения Империи ее ноосфера была много сложнее и больше. И поэтому вновь формирующиеся общности основывались не только на варварской культуре, но и принимали огромные пласты мертвой цивилизации. Не говоря уж о том, что оставалась еще и Восточная Империя, которая была для Европы Темных Веков необычайным маяком развития. Только через несколько столетий варварская культура стала хоть как то соразмерна ей, и наступил процесс «отторжения» Византии, закончившийся Великим Расколом. Но до этого Европа вполне принимала культурное превосходство Константинополя и многое брала от него, от Римского права до военной организации.
Еще более важным элементом римского мира, оказавшего влияние на формирование средневековой Европы было христианство. Возникнув в первые века нашей эры, эта религия оказалась самым жизнеспособным элементом Pax Romania. Даже когда от прежних государственных образований не осталось ничего, христианство оказалось вполне жизнеспособно. Мощь этой религиозной системы была такова, что прежние варварские верования легко менялись на христианство, и именно Церковь стала, во многом, тем механизмом, что структурировала вновь формирующееся общество.
И вот тут можно увидеть интересное. Дело в том, что христианство, как система, формировалось в ответ на определенные проблемы, возникающие в прежнем Римском Мире. Прежде всего, это был мир, уже клонящийся к закату. Рим сам по себе венчает Античность, как особую культурную общность, доводя до предела все ее особенности. А Рим Имперский является венцов античной культуры. Но не только. Так же, как поражающие особенности в градостроительстве, организации и философии Рима были завершением длительного цикла формирования государств античного типа, также и пороки рабовладельческого строя наиболее ярко выявились в нем. Индустриальное рабство достигло необычайной высоты. Созданная идеальная римская военная машина служила одному — поставлять все новые партии рабов. Опустошив окрестные территории, эта машина вторгалась все дальше и дальше, пока не достигла предельных размеров, после которых и пошел распад. Но одновременно формировалась и неслыханная роскошь жизни верхушки государства, и, более того, происходило изменение жизни простых римлян.
Упомянутый выше закон «увеличения количества подлецов» работал железно. Но огромная мощь империи, заменяющая труд простых граждан трудом миллионов рабов позволяла ей существовать, даже когда разложение общества превысило всевозможные пределы. Рим эпохи упадка демонстрировал неслыханное ранее господство всевозможных пороков — от лени и обжорства до неимоверной жестокости — во всех слоях общества. В более слабых системах подобный уровень давно бы уничтожил данное общество, но тут было иначе. Огромный генератор пороков, Вечный Город, казалось, был непоколебим.
Христианство было ответом именно на это состояние. Существование «абсолютно порочного» общества породило потребность в борьбе с ним. Разложение перешло ту черту, что является приемлемым для разумного существа, как такового. И именно поэтому первые христианские общины, ставшие прибежищем для остатков граждан, сохранивших хоть какие-то моральные нормы, обрели столь высокую популярность. Отсюда и особенность формирующихся христианских норм. Так как Рим эпохи упадка был, прежде всего, миром, где телесные наслаждения были введены в ранг добродетели, то христианские нормы резко отрицательно направлены по отношению к телу. Страдание и его культ — это естественная защита от порнократии. Если римлянин эпохи упадка был, практически, атеистом, сведя общение с богами к простой обрядовости, то христианин видел спасение в глубокой религиозности, в мистической связи с богом. Вчерашний убийца и развратник, пройдя через обряд апофеоза, занимал свое место среди богов — следовательно, необходима идея Бога, бесконечно более высокого, нежели человек. Наконец, женщина, как важный элемент поздней римской системы, матрона, через похоть мужчин занимающая высокое место в иерархии вызвала резкое отторжение и мизогинию новой религии.
Таким образом, изначально сформировавшись, как антитеза цивилизации крайнего разврата и упадка, христианство имела существенный крен в другую сторону, в сторону крайнего страдания и аскетизма. Пока это уравновешивалось существовавшим сверхгедонистическим обществом, это давало христианству немалую силу. Кто мог предположить, как подобное скажется в будущем?
На самом деле, падение Империи послужило основой изначального сверхаскетического сдвига этой религии. И одновременно — именно она стала основной религией позднего Рима и основой новой, формирующейся средневековой общности. На самом деле все произошло достаточно спонтанно — неожиданное принятие знатью учения Христа было вызвано все тем же экзистенциальным тупиком поздней Империи. И абсолютно понятно, что принятое новое учение ничего не могло сделать с положением распадающегося Pax Romana. Все пороки высших и низших сословий остались на месте, может быть, только слегка смягчившись под влиянием нового учения.
Но совершенно иная ситуация наступила после того, как Рим пал. Во вновь формирующейся европейской культуре христианство имело необычайную системную мощь. Но упомянутые выше особенности бывшей катакомбной религии, которая стала неожиданно основой для одной из самых мощных идеологических систем, неожиданно проявились совершенно иным образом. Основанная, как компенсаторная система позднеримской жизни, христианство неожиданно оказалось странным образом «перевернуто». Аскетизм стал основой «боязни телесности», страхом перед жизнью. Признание наличия всемогущего и всеблагого Бога стало прикрытием для творения самых гнусных мерзостей. И даже наличия идеи всепрощения неожиданно проявилось в пресловутых индульгенциях.
Оказалось, что никакая, даже самая прекрасная и самая гуманная идея не способна вывести человечество из того ужаса, в которое его загнало классовое общество. Более того, можно сказать, что любая, самая прекрасная идея неизбежно будет извращена и отравлена ядом классового общества. И что она сама станет ядом для будущих формирующихся обществ. Разумеется, нет смысла считать данную религию каким-то особым исключением, неким особым случаем. Нет, все остальные религии проходили тот же путь. Даже буддизм, который начинал не просто с отрицания богов и царей, как таковых, а с отрицания ценности мира вообще, в конце своей трансформации пришел к идее буддийского Ада и Рая (вот был бы удивлен Будда, узнав об этом), с Буддой в роли Верховного божества и буддийским духовенством и церковью. Это неизбежно. Законы развития неминуемо толкают к тому, что любая идеологическая система обязана соответствовать общественной структуре и, соответственно, уровню развития производительных сил.
Но неизбежный начальный перекос все же сыграл свою роль. И для устранения его потребовались целые века. Жесткая репрессивная мораль католической Европы послужила тормозом для развития тех самых производительных сил, что являются основанием общественного развития вообще. Более того, она ответственна за то, что развитие самого христианства, как системы идей надолго было остановлено, и его гуманистическая составляющая оказалась подавлена. Огромный гуманистический потенциал религии был погребен под сводом вечного страха перед гедонизмом. Разумеется, остановить прогресс никому не удалось, и рано или поздно он все же обязано проявить свои свойства. Но сколько страданий человек вынужден был перенести до этого! Умирающая римская цивилизация сумела отравить новую, нарождающуюся систему своим трупным ядом, по сути, убив гуманистическое христианское начало на множество столетий, оставив лишь редкие искры гуманистической христианской мысли.
Таким образом, умирающая цивилизация может воздействовать на нарождающуюся. Сам процесс рождения и гибели социумов крайне энтропиен, но передача многих идей проникнутой субпассионарностью обществ может создать серьезные проблемы у нового общества уже при его рождении. Ефремов предсказал это еще в «Часе Быка»:
«— Я только что читала о мертвых цивилизациях нашей Галактики, — сказала она низким голосом, — не убитых, не самоуничтожившихся, а именно мертвых. Если сохранилось наследие их мыслей и дел, то иногда это опасный яд, могущий отравить еще незрелое общество, слепо воспринявшее мнимую мудрость. Иногда же — драгоценный опыт миллионов лет борьбы за освобождение из пут природы. Исследование погибших цивилизаций столь же опасно, как разборка древних складов оружия, временами попадающихся на нашей планете».
Именно поэтому появляется потребность в очистке Ноосферы. Кстати, уже в «Лезвии Бритвы» Ефремов указал на описанную выше проблему инфернальности ноосферы средневековой Европы и опасности «пришедших» оттуда идей. И указав проблему, великий мыслитель сразу же начал искать и способы ее решения.
К сожалению, задуманный роман так и не был написан, и о путях, которые хотел предложить Иван Антонович, остается только догадываться. Но это не означает, что Путь закрыт. Напротив, это означает, что он существует и что если один человек смог его увидеть, то это смогут сделать и остальные...
Существование «абсолютно порочного» общества породило потребность в борьбе с ним.
На правах рекламы:
• http://stroimdomspb.com/newsall/93/693/
